Сергей Яров - Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941 —1942 гг.

«Навстречу нам мальчик тащил санки с пеленашками… Разговаривавшие, обогнав меня, не обратили никакого внимания на этот груз, не переглянулись даже, давая мальчику дорогу. В этот же день вечером на улице в центре я опять услышал это выражение: „в смертное время“и опять разговаривавшие не обратили никакого внимания на двигавшийся им навстречу груз: молодая изможденная женщина везла на санках одну большую и две маленькие пеленашки… На повороте у садика против Русского музея длинная пеленашка… сползла с санок до половины в снег. Усталая женщина остановилась, досадливо толкнула труп ногой на место и с усилием опять потянула за веревку» [60] Бианки В. Лихолетье. С. 181. . Это безразличие к смерти, описанное В. Бианки, отмечается и другими очевидцами страшной блокадной зимы [61] «Все мы привыкли к этому зрелищу. Детские саночки… а на них… тряпичные свертки стали повседневностью» ( Молдавский Дм. Страницы о зиме 1941/42 годов // Голоса из блокады. Ленинградские писатели в осажденном городе (1941– 1944). СПб., 1996. С. 356); «Люди валяются сотнями, до них никому дела нет, и никто не обращает внимания на трупы» ( Гельфер Г. А. Дневник. 19 января 1942 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 24. Л. 4); «Смерть теперь – обычное дело. Мы к ней привыкли. На улице чуть ли не через каждые 100 метров лежат трупы умерших или замерзших. Публика настолько… к этому привыкла, что все… проходят мимо» (Блокадный дневник А. И. Винокурова. С. 240–241 (Запись 8 января 1942 г.)); «Не изменившись в лице, мы проходим в батальонной колонне мимо растерзанного тела молодой женщины возле Охтинского моста» ( Авербах В. А. Рассказы ветерана. С. 6: Из семейного архива К. К. Смирновой); «Теперь перешагивали через них без всяких эмоций, картина стала привычной, сугробы были почти в рост человека, обходить трупы сил не было» ( Байков В. Память блокадного подростка. С. 69). .

Д. Н. Лазарев рассказывал, как ему пришлось хоронить своего друга, помогая его родственнице. Гроба для тела не имелось. Везти его нужно было не на кладбище, а в морг, но и здесь, очевидно, намеревались придерживаться, насколько возможно, цивилизованных обычаев. Все было тщетно. Обжигал мороз (температура -35 °C), окоченели руки. Везли санки по очереди, чтобы один из них мог на какое-то время отвернуться от ледяного ветра. Идти было недалеко, но дорога казалась бесконечной. Морг находился в сарае. Открыв его, увидели гору наваленных, как дрова, трупов. «Еле живая от холода» привратница всячески их торопила, «понукала» – хотела быстрее уйти домой, на морозе ей стоять было невмоготу.

Нет ни обрядов, ни ритуалов прощания, ни слез. Каждый шаг в этих «похоронах», сделанный под давлением обстоятельств, означал последовательное отступление от казавшихся привычными моральных устоев: «…Привратница стояла в стороне, явно не склонная нам помочь. Отвязали тело от доски, безрезультатно попробовали его приподнять – в отощавших мускулах силы не было. Ничего не оставалось, как пытаться втянуть труп на кучу волоком. Легче всего, оказалось, взять труп за ноги. Пятясь, мы начали взбираться наверх по чьим-то твердым и скользким как лед животам, спинам, головам… Привратница подталкивала голову дверью, одновременно проверяя, может ли дверь закрыться» [62] Лазарев Д. Н. Ленинград в блокаде. С. 203. .

Вот он, итог их пути: «Я помню, мы почувствовали тупое безразличие к смерти близкого человека, но были безмерно рады, что груз непосильной работы спал с плеч» [63] Там же. .

Безучастность к смерти могла обернуться и безразличием к живым людям [64] См. дневник В. Ф. Черкизова: «К управхозу приходит женщина, активистка дома, и докладывает, что в квартире… умер мужчина… Управхоз: „Жена у него есть, пусть убирает его и увозит“– „Жена также кандидат«– „Ну, тогда подождем, когда она помрет, заодно обоих свезем“ (Черкизов В. Ф. Дневник блокадного времени. С. 56); письмо С. В. Солдатенкова в Историческую комиссию Совета ветеранов ЛГУ: «Зашел в покойницкую, лежит женщина, лицом вниз, уткнувшись в маленькую лужицу. Вернулся в справочную, сказал: „Среди мертвых лежит живая'служительница ответила: „Вынесли мертвую, на воздухе отлежалась – отошла. Что же мы сделаем, все равно умрет“(«Мы знаем, что значит война…». С. 283). . Она вытравливала человеческие чувства: сострадание, милосердие, готовность защитить других от невзгод. «Оттащили мы ее… бросили ее бревно, а свои бревна потащили дальше», – так говорилось о женщине, умершей во время оборонных работ [65] Постникова Э. П. Записки блокады: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 2 об. – 3. . М. С. Коноплева писала и о «грустной иронии», которую вызывали покойные, и даже приводила примеры [66] «…На листе фанеры, положенной на двухколесную тележку, везли сразу три зашитых в тряпки трупа, вероятно подростков, судя по их размерам… Один прохожий, посмотрев на них, заметил: „Сразу трех кукол снарядили“ (Коноплева М. С. В блокированном Ленинграде. Дневник: ОР РНБ. Ф. 368. Д. 3). См. также Альшиц Д. Н. (Д. Аль) За нами был гордый город. Подвигу Ленинграда – достойную и правдивую оценку. СПб., 2010 (Запись 11 апреля 1942 г.). . Видели не таинство смерти, на уважении к которому основывается достоинство человека, а ее неприглядную изнанку: лишенные благопристойности и оскверненные тела, трупы, через которые надо перешагивать, трупы, обглоданные крысами, без одежды или в тряпках, с вывернутыми карманами пальто. Видели это каждый день, слышали и передавали рассказы об этом друг другу. И это не проходило бесследно – снижался порог общей для всех этики. Каждая деталь блокадной смерти показывала, сколько жестокого и даже звериного обнаруживалось у людей и как легко они могли переступать границы дозволенного.