Игорь Бунич - Быль беспредела, или Синдром Николая II

Переписка старшего оперуполномоченного Лисицына с руководством ОГПУ, видимо, касалась поиска так называемых «царских сокровищ», но было непонятно, какое Лисицын имел ко всему этому отношение. Не ясно, где находились Лисицын и его таинственные «источники». Видимо, где-то очень далеко от Москвы. В какой-нибудь глухой, провинциальной тюрьме или зоне. В документах ни разу не было даже намека на местопребывания Лисицына, и, если бы не постоянные напоминания о дровах, можно было подумать, что он находится за границей. Но не снабжало же ОГПУ зарубежные точки еще и дровами. Не исключено, конечно, что под словом «дрова» подразумевалось что-то совсем другое. В этот поток переписки было, правда, вкраплено несколько документов, прямо касающихся царских сокровищ. Направлены они были уже не Лисицыну, а руководству ОГПУ, уральским товарищам, которые должны разыскать кого-то для этой цели и доложить о принятых оперативно-розыскных мероприятиях. Куманин прервал работу на документе без даты и адресата, судя по всему, написанном в середине 1933 года:

«Сов. секретно.

Как удалось выяснить, шпага в золотых ножнах с рукояткой из червонного золота была передана Кирпичниковым А. П. на хранение Алексею Васильеву, который прятал ее вначале в дымовой трубе, а затем — под крыльцом Благовещенской церкви. Оперативно-розыскные мероприятия позволили установить, что в 1929 или 30 году Алексей Васильев вместе с женой Лидией Ивановной выехал из Тобольска в город Омск к своему сыну Александру, который покинул Тобольск еще в 1922-23 году. По дороге Алексей Васильев на ст. Тара умер. Оставшиеся ценности хранят жена Васильева Лидия Ивановна и сын Ал. Алексеевич, проживающие в городе Омске. Эти ценности частично ими расходованы. Например: несколько штук бриллиантовых ожерелий, колец и браслетов проданы бывшему крупному торговцу, купцу города Тобольска, Печекосу Константину Ивановичу, который, кроме этого, и у других лиц скупал золотую монету и изделия и который два-три года назад скрылся. Разысканы и взяты под стражу другие участники этого дела: Межанс Паулина и монашка Ивановского монастыря Марфа Ужинцева. Розыск продолжается.

Нач. ЭКО ПП ОПТУ по Уралу Самойлов.

Нач. 8-го отдела ЭКО Шумков».

Таким образом, выстраивалась цепочка: опер Лисицын — Лубянка — Урал. Таинственный треугольник.

Выключив аппарат, Куманин направился в специальное подразделение, состоявшее из бездельников, ведущих летопись органов. Они откапывали в архивах какие-либо дела, «шлифовали» их, порой перелопачивали в «нужном» направлении, чтобы затем передать их жаждущим славы писателям или в печать.

«Историков» к секретным архивным делам тоже не очень подпускали, поэтому они в основном переписывали что-нибудь интересное, на их взгляд, из разных закрытых и полузакрытых журналов, вроде «Вестника ВЧК», выпускаемых под грифом «Для служебного пользования», а то и вовсе без грифа. Действия этого подразделения, которым руководил подполковник Лавров, практически никто не контролировал, и его постоянно грозили разогнать. В итоге этот отдел в мучениях трансформировался в отдел КГБ (а потом МБ и ФСК) по связи с прессой. Сейчас за валюту они принялись кормить своими сказками запад и, в первую очередь, США. Каждый спасается от разгона как может. Штаты «историков» постоянно расширялись. Контора превратилась в своего рода отстойник, куда переводили всех, кого оставлять на оперативной работе по разным причинам было уже невозможно, а выгнать или посадить негоже. «Историки» работали в соответствии со строжайшей инструкцией, где говорилось, что они проклянут час своего рождения, если в печать или в какую-нибудь бойкую книгу попадет хоть одно слово правды о деятельности органов за все семьдесят лет их героического существования или будет названа хоть одна настоящая фамилия, кроме официально разрешенных. В официально разрешенные входили: Дзержинский, Менжинский, Ягода, Ежов, Берия и Андропов. Всеволода Меркулова иногда разрешали упоминать, иногда — нет. То же самое было с Абакумовым, Серовым, Семичастным, Шелепиным. С фамилиями более нижнего эшелона дело обстояло еще хуже. Лавров постоянно составлял списки и носил их на утверждение, в результате за много лет в историческом отделе появилась уникальная картотека бывших сотрудников ВЧК, ОГПУ, НКВД, МГБ и КГБ. Собственно, памятуя об этой картотеке, Куманин и направился к «историкам», надеясь что-либо узнать о личности таинственного старшего опера Лисицына А.Е. В подразделении, как обычно, было совершенно пусто, если не считать пожилого майора Никитина, постоянно жующего кофейные зерна, дабы замаскировать устойчивый портвейный выхлоп, который уже не зависел от того, пил сегодня Никитин или нет. В свое время он был способным, как уверяли, разведчиком, работал в разных европейских странах под дипломатической крышей. Но пагубная страсть к спиртному привела к тому, что Никитина отозвали в Москву, хотели даже судить, но «мохнатые лапы» прикрыли чекиста и отправили его дослуживать в исторический отдел. Даже высокие начальники большего для него сделать не могли. Над Никитиным многие, особенно молодые спецы, открыто посмеивались, но он не обижался. Никитин не был «дерьмом», если выражаться на рабочем сленге оперативников.