Ги Бретон - Наполеон и Мария-Луиза

Маршальский, разумеется, ведь Наполеон, став императором, не забыл первых «воздыхателей» любимой сестры.

Между тем среди молодых нетерпеливых военных был один, совершенно не похожий на других, — застенчивый толстый юнец, не осмеливавшийся даже ухаживать за Полиной. В то время как его товарищи, не боясь греха, проверяли, насколько округла и упруга попка молодой корсиканки, он страдал от любви. Этого простака звали Жюно.

Однажды вечером, увидев Полину, купающуюся возле Квадратного Форта, «он почувствовал, как в нем поднимается желание стать единственным, кто имеет право на дивные округлости, так радовавшие офицеров Антнбского гарнизона». В полном смятении Жюно решил, как всякий хороший солдат, излить душу своему генералу. Герцогиня д'Абрантес оставила нам описание этой встречи:

«Однажды вечером Наполеон и Жюно гуляли под густыми кронами деревьев, наслаждаясь напоенным ароматами цветов воздухом… Друзья шли медленно, держась за руки. Они молчали, и лишь редкое рукопожатие свидетельствовало о сердечной близости этих людей. В такую минуту нет ни генерала, ни адъютанта, есть двое мужчин, двое друзей, которые были сейчас особенно близки — дивный вечер, мягкий ароматный воздух, густые кроны деревьев, гирлянды пахучих цветов, — гораздо ближе, чем в маленьком десятиметровом кабинете с позолоченными стенами…

Сердце Жюно было переполнено чувствами, которыми просто необходимо поделиться с другом; однако Бонапарт давно уже знал секрет приятеля: Жюно был безумно влюблен в Полетт Бонапарт. Его молодая пылкая душа не устояла при виде столь очаровательного создания, каким была Полетт. Он любил ее страстно, самозабвенно, исступленно; его секрет уже через неделю стал известен генералу. Честь Жюно приказывала ему признаться, раз уж рассудок не помешал влюбиться.

Бонапарт не ответил ни «да», ни «нет» на предложение молодого офицера. Он утешал его и уверял, что Полетт охотно станет его женой, как только тот сумеет обеспечить ей не богатое, нет, просто достойное положение и содержание, что позволит хотя бы не плодить несчастных детей, обреченных на бедность.

В тот вечер, о котором я вам уже рассказывала, Жюно, ободренный словами самого Бонапарта, был настойчив, как никогда, и показал письмо, полученное накануне от отца. Господин Жюно-старший сообщал сыну, что ничего не может выделить ему в данный момент, но что со временем его доля наследства составит двадцать тысяч франков.

— Значит, я буду богат, — говорил Жюно Бонапарту, — ведь получу по меньшей мере тысячу двести ливров годового дохода. Мой генерал, уверяю вас…

Бонапарт слушал Жюно очень внимательно, был весьма участлив и высказал свое мнение.

— Я не могу написать матери и рассказать ей о твоем предложении, — объяснял он Жюно. — Конечно, когда-нибудь у тебя будет эта рента, но сейчас ты беден, у тебя нет ничего. Черт побери, твой отец прекрасно себя чувствует и заставит долго ждать обещанных денег! Короче говоря, сейчас ты владеешь лишь собственными лейтенантскими эполетами. А у Полетт и того нет. Так что подведем итог: у тебя ничего, у нее тоже ничего, а в сумме… Ничего! Значит, вы не можете сейчас пожениться. Подождем. Возможно, наступят лучшие времена, друг мой…»

Жюно вернулся домой с тяжелым сердцем. Он даже не подозревал, что вышел сухим из воды и что крайняя скудость его доходов позволила ему избежать участи стать в один прекрасный день самым великим рогоносцем в нашей истории…

После 9 термидора Петиция с детьми лишились покровительства Наполеона, смещенного со своего поста, и вынуждены были вернуться в Марсель, в маленький грязный гостиничный номер.

Полина вновь встретилась с подростками Старого порта, их жадными горячими глазами и нескромными жестами. Очень скоро она забыла красивых офицеров, ухаживавших за нею в замке Салле…

Но после Вандемьера все опять переменилось. За подавление бунта парижан Бонапарт был назначен главнокомандующим внутренней армией Парижа и снова мог посылать деньги семье. Теперь Полина получила возможность сменить свои поношенные платья и рваные чулки на более элегантные туалеты.

Именно в этот момент в Марсель в качестве комиссара Директории прислали некоего гражданина Станисласа Фрерона, за два года до этого наводившего ужас на Канебьер.