Бенедикт Андерсон - Воображаемые сообщества

Идея социологического организма, движущегося по расписанию сквозь гомогенное, пустое время, — точный аналог идеи нации, которая тоже понимается как монолитное сообщество, неуклонно движущееся вглубь (или из глубины) истории [71] Ничто так ясно не показывает погруженность романа в гомогенное, пустое время, как отсутствие тех предварительных генеалогий, часто восходящих к истокам человеческого существования, которые так характерны для древних хроник, легенд и священных книг. . Американец никогда не повстречает и даже не будет знать по именам больше чем небольшую горстку из 240 с лишним миллионов своих собратьев-американцев. У него нет ни малейшего представления о том, что они в любой данный момент времени делают. Однако есть полная уверенность в их стабильной, анонимной, одновременной деятельности.

Точка зрения, которую я предлагаю, возможно, покажется не такой уж абстрактной, если прибегнуть к краткому анализу четырех художественных произведений, взятых из разных культур и разных эпох, из которых все, кроме одного, неразрывно связаны с националистическими движениями. В 1887 г. «отец филиппинского национализма» Хосе Рисаль написал роман «Не прикасайся ко мне» («Noli me tangere»), считающийся ныне величайшим достижением современной филиппинской литературы. Кроме того, это был едва ли не первый роман, написанный «туземцем», индио [72] Рисаль написал этот роман на колониальном языке (испанском), который был тогда лингва франка для этнически разнородных евразийских и коренных элит. Бок о бок с этим романом появилась и «националистическая» пресса, причем не только на испанском, но и на «этнических» языках, таких, как тагальский и илоканский. См.: Leopoldo Y. Yabes, The Modern Literature of the Philippines // Pierre-Bernard Lafont, Denys Lombard (eds.), Littératures contemporaines de l'Asie du Sud-Est, p. 287–302. . Вот как восхитительно он начинается:

«В конце октября дон Сантьяго де лос Сантос, — или, как его называли, „капитан Тьяго“, — устраивал прием. Вопреки обыкновению приглашения были разосланы лишь после полудня того же дня, однако еще до этого и в Бинондо, и в других поместьях, и даже в самом городе только и говорили о предстоящем приеме. Капитан Тьяго слыл человеком гостеприимным, и было известно, что двери его дома — как и его страны — открыты для всех и вся, если речь, конечно, шла не о торговле и не о какой-нибудь новой и смелой идее.

Весть о приеме молниеносно распространилась среди прихлебателей, выскочек и прочей шушеры, которую Господь бог сотворил в превеликой своей благости и с таким усердием размножает в Маниле. Кто принялся начищать ботинки, кто — искать запонки и галстуки, но при этом всех волновала одна мысль: как поздороваться с хозяином дома так, чтобы прослыть его давнишним приятелем, а если представится случай — извиниться за то, что не смог выбраться пораньше.

Званый ужин состоялся в одном из особняков на улице Анлоаге, и хотя номера мы не помним, постараемся описать этот дом так, чтобы его легко можно было узнать, если, разумеется, он уцелел после землетрясений. Мы не думаем, чтобы сам хозяин приказал бы его разрушить — такой труд обычно в этих краях берут на себя Бог или Природа, тем самым освобождая наше правительство от излишних хлопот» [73] José Rizal, Noli me tangere (Manila: Instituto Nacional de Historie, 1978), p. 1. (Перевод мой.) Во времена первой публикации «Воображаемых сообществ» я не владел испанским языком, а потому невольно был вынужден положиться на поучительно неправильный перевод Леона Мария Герреро. (Приводится в пер. с испанского М. Былинкиной по изданию: Хосе Рисаль. Не прикасайся ко мне. М.: Художественная литература, 1978, с. 21–22. — Прим. пер.) .

Пространного комментария здесь, разумеется, не нужно. Достаточно заметить, что с самого начала образ (совершенно новый для филиппинской словесности) приема, который обсуждается сотнями безымянных людей, не знающих друг друга, в разных районах Манилы в конкретный месяц конкретного десятилетия, непосредственно будит в фантазии воображаемое сообщество. И в выражении «один из особняков на улице Анлоаге», который «мы постараемся описать так, чтобы его легко было узнать», теми, кто мог бы его узнать, являемся мы-филиппинские-читатели. Невольный переход дома из «внутреннего» времени романа во «внешнее» время повседневной жизни [манильского] читателя дает гипнотическое подтверждение монолитности единого сообщества, которое охватывает действующих лиц, автора и читателей, движущихся вперед в потоке календарного времени [74] Обратите, в частности, внимание на происходящий в том же предложении незаметный переход Рисаля с прошедшего времени в слове «сотворил» (crió) на настоящее время, общее для всех-нас-вместе, в слове «размножает» (multiplica). [В цитируемой русской версии это слово переведено в прошедшем времени; при цитировании было внесено соответствующее изменение. — Прим. пер. ] . Обратите внимание также на общий тон. Хотя Рисаль не имеет ни малейшего представления об индивидуальных идентичностях своих читателей, он письменно обращается к ним с ироничной интимностью, словно их взаимоотношения друг с другом не являются ни в малейшей степени проблематичными [75] Обратной стороной анонимной безвестности читателей была/ остается непосредственная известность автора. Эта безвестность/известность, как мы далее увидим, напрямую связана с распространением печатного капитализма. Еще в 1593 г. энергичные доминиканцы опубликовали в Маниле книгу «Doctrina Christiana». Однако на протяжении последующих столетий печать оставалась под строжайшим контролем церкви. Либерализация началась лишь в 60-е годы XIX века. См.: Bienvenido L. Lumbera, Tagalog Poetry 1570–1898, Tradition and Influences in its Development, p. 35, 93. .