Коллектив авторов - Битвы, выигранные в постели

«Катрин Денёв явилась средь шумного бала и, конечно, случайно, но вспыхнула метеором, когда я узнал о её принадлежности к шифровальной службе (Эверест для любого разведчика, если, конечно, это не шифры индейцев племени лулу, хотя и их, наверное, для коллекции прихватит служба), — вспоминает Любимов и далее продолжает: — Действо разворачивалось на приёме, жар шёл от разгорячённых тел, пахло дымом и потом, давились у стола с осетром длиною с крокодила. Она уронила платок, как ни странно, я поднял (если бы знал о её профессии, ухватил бы зубами), затем разговорились.

Она не скрывала своих занятий, я похолодел от счастья, быстренько взял телефон и тут же отскочил в сторону, дабы не „светить“ сокровище наличием своего присутствия.

Несколько дней мучительного выжидания и необыкновенных фантазий (неприлично звонить сразу), наконец звонок из телефонной будки на окраине города, вкрадчивое приглашение на ужин. Неужели скажет, что занята? И конец мечтам о жар-птице, и снова Казанова пойдёт за плугом, разрыхляя сухую землю…

Но фортуна была милостивой, и вскоре, сменив несколько кебов, я ожидал Катрин у ресторана. На рауте в мелькании лиц я ухватил лишь туманный абрис прекрасной дамы, воображение подняло её до мадонны Рафаэля, в ней всё дышало очарованием, — видимо, мечты о шифрах рождают в душе нежность.

И когда из „пежо“ вышла неимоверно худая женщина, вдвое старше меня, с запавшими щеками, на одной красовалось пигментное пятно, чрезвычайно похожая на весёлые скелеты из мексиканских гравюр, с огромной копной крашеных рыжих волос, походившей на куст, внезапно выросший прямо из головы, я конспиративно содрогнулся.

Открытая улыбка и мутновато-тёмные глаза, покрытые на белках воспалёнными жилками, что наводило мысль о наркотиках, глаза выпирали из густо напудренного лица, как при базедовой болезни. О, если бы она была одета в какое-нибудь скромное платьице! Ан нет! Дорогое, с какими-то чёртовыми кружевами и вензелями, и с головы до ног усеяна бриллиантами!

Мы плыли в ресторан, и официанты превратились в окаменевшие столбы со сверкающими взорами — ведь не каждый день залетает такая странная пара.

Я чувствовал на своей спине буравящие рентгены, я слышал мелкие смешки: с кем пришла эта экстравагантная старушка — божий одуванчик? С единственным сыном? С верным братом? С партнёром по бизнесу? Да бросьте вы, наивные люди, это же дешёвка любовник, который срывает с неё дикую деньгу, бессовестный жиголо, эксплуатирующий богатых вдовушек! Бедняга! Ведь не так легко слушать каждую ночь, как грохочут её столетние кости… (Мой добрый знакомый из семейства Романовых, мило грассировавший и вспоминавший, что матушка не любила рестораны, ибо считала, что обедать на публике неприлично, даже гордился, что свободное от живописи время проводит в фешенебельном отеле „Дорчестер“, зарабатывая на жизнь у милых бабушек. Так что любой труд честен, и если кому-то нравится грохотание столетних костей, а костям нравится грохотать, то в этом, чёрт возьми, нет ничего предосудительного.)

Как я страдал! И конечно, не только от смешков за спиной, но и от потенциального риска — ведь наша картинная пара отпечатывалась в любых мозгах, что невыносимо для разведчика, всегда жаждущего быть незаметным, как кошка ночью.

Катрин блистала умом, жизнь прожила в одиночестве, которое чувствовала остро, особенно в чужой стране, отсюда и желание общаться с внимательным, чутким, живо реагировавшим на каждое слово советским дипломатом.

Политика её давно не интересовала, секретность приелась, и желание нормально общаться намного перевешивало обычные страхи контакта с русскими.

Первый ужин похож на собеседование с абитуриентом, когда важны и анкетные данные, и общий образ, и все видимые и невидимые детали, вспышки улыбки, хмурость лба, количество сигарет (курила Катрин нещадно, причём едкие „Голуаз“, я задыхался и пытался укрыться в дыме черчиллианской сигары), число прикасаний к рюмке („пьёт умеренно“ — это для агентурного дела), — словом, первый ужин проходил радостно, как фейерверк.

„Я впервые здесь, в столице, встречаю такого интересного человека…“ — это я, с оскалом белоснежных зубов, элегантный, как десять тысяч роялей, не забывший (к чёрту официанта!) наполнять бокал французским шампанским „Мумм“.

„Надеюсь, мы будем друзьями, знаете, я не люблю политику, хотя ею и приходится заниматься в посольстве…“ — это хитроумный Казанова, унюхавший настрой. „Я тоже…“ — „Хорошо бы, чтобы наши встречи остались чисто личным делом… Трудно всё объяснить, но тут в стране некоторые люди пытаются бросить тень на русских“ — это снова я, и это называлось первым элементом конспирации и ложилось в досье, облечённое в рутинную фразу: „Договорились не афишировать контакт“. Успех! Успех!