Артем Драбкин - 22 июня. Черный день календаря

Бомбежка закончилась, и мы побежали в лес, там всегда дислоцировались танкисты из дивизии Катукова. Навстречу нам шел прилично одетый гражданский мужчина, непохожий на местного поляка, и на безукоризненном русском языке нам сказал с ухмылкой: „Ребята, куда вы бежите? Наши уже в Германии, немца добивают“. В лесу встретили танкистов, которые пытались завести свою технику, уцелевшую после авианалета. Снова вернулись к военному городку, а наши дома уже разрушены. Все в огне…

Рядом горели лавочки на улице Шопена, из одной слышались крики о помощи.

Мы сломали дверь и вытащили из огня старуху, которая оставалась на ночь охранять колбасную лавку. Вернулись к ДКС, и ничего понять не можем, где наши родные, успели выбежать из домов или лежат под развалинами.

И тут снова началась бомбардировка. Мы опять рванули к лесу, к танковой части из состава 20-й танковой дивизии. Танкисты нас спросили: „Вы откуда, ребята?“. Отвечаем: „Мы из ДКС, с военного городка, дети командиров, наши дома сгорели“. Нас усадили, кого на танк, кого на машину ГАЗ-ЗА, и колонна танкистов вышла из леса.

В тот день я так ничего и не узнал о судьбе моих родных… Мы попали в бригаду, отходившую с тяжелыми боями из района шоссе Ровно — Луцк до Житомира. Бригада не бежала, а все время сражалась. Нас переодели в старую красноармейскую форму, выдали пилотки, ботинки с обмотками и старые брезентовые ремни. Очень страшные дни… Как вспомню…»

Для тех, кто в первые часы воскресенья не попал под страшный удар немецкой военной машины, день 22 июня начинался как обычно, но именно он стал воплощением крушения надежды на ускоряющееся улучшение жизни, спокойный мирный труд, продолжение учебы, хороший урожай… «У каждого с этой минуты все изменилось в жизни, все мы как бы увидели себя и всю свою жизнь, и с этой минуты перед каждым встал вопрос о его завтра, его месте в этой войне». Но пока в стране царили шапкозакидательские настроения. Население было убеждено пропагандой, что СССР превосходит Германию в военно-техническом отношении. Вспоминает заключенный, работавший на строительстве автомагистрали Москва — Минск Г. Е. Синявский: «По воскресеньям нам полагался выходной. Не было исключением и 22 июня 1941 г. У нас на заводе и на зоне работало радио. 22 июня 1941 г. мы по нему услышали знаменитое выступление Молотова и вместе со всей страной узнали о том, что началась война. Никого эта новость не испугала. Настроение было у нас совершенно шапкозакидательское: „А, полезли? Ну, сейчас вам хвост надерут“! Считали, что немцев разобьют в считаные дни. Никаких ощущений войны в тот день в Орше не было, хотя в городе моментально организовали истребительные батальоны. А мы сидим дальше и продолжаем работать. Единственное, чем отличался наш быт от мирного, — стали копать убежища-щели, как по всему городу, да ввели у себя затемнение».

Были и те, кто воспринял начало войны с равнодушием. «Война началась, когда я училась на третьем курсе 1-го Медицинского института, — вспоминает Милютина М. В. — В тот день у нас был экзамен по физиологии, которую я не знала. Я училась очень трудно. И когда я услышала по радио, что началась война, подумала: „Как хорошо, может, мне хотя бы тройку поставят!“ Действительно, профессору было ни до чего, и оценки в зачетки он ставил почти механически. Так что первым ощущением у меня было облегчение».

А некоторые и с радостью. Некто Лидия Осипова записала в дневнике: «Неужели же приближается наше освобождение? Каковы бы ни были немцы — хуже нашего не будет. Да и что нам до немцев? Жить-то будем без них. У всех такое самочувствие, что, вот, наконец, пришло то, чего мы все так долго ждали и на что не смели даже надеяться, но в глубине сознания все же крепко надеялись. Да и не будь этой надежды, жить было бы невозможно и нечем. А что победят немцы — сомнения нет. Прости меня, Господи! Я не враг своему народу, своей родине… Но нужно смотреть прямо правде в глаза: мы все, вся Россия страстно желаем победы врагу, какой бы он там ни был. Этот проклятый строй украл у нас все, в том числе и чувство патриотизма».

Однако большинство тех, кому предстояло в ближайшие четыре года встать под ружье, то есть мужчины 1919–1926 гг. рождения, восприняли это объявление как должное — надо идти защищать Родину. Это неудивительно, учитывая, что они выросли при советской власти. Поэтесса Юлия Друнина вспоминала: «Когда началась война, я ни на минуту не сомневаясь, что враг будет молниеносно разгромлен, больше всего боялась, что это произойдет без моего участия, что я не успею попасть на фронт». Такое настроение было характерно для большинства молодых патриотов, воспитанных «победоносными» фильмами, вроде «Если завтра война», литературными произведениями писателей типа Ник. Шпанова и массированной пропагандой, уверявших, что «врага будем бить на его территории». Организационно-инструкторский отдел управления кадров ЦК ВКП(б) сообщал: «Мобилизация проходит организованно, в соответствии с намеченными планами. Настроение у мобилизованных бодрое и уверенное… поступает большое количество заявлений о зачислении в ряды Красной Армии… Имеется много фактов, когда девушки просятся на фронт… митинги на фабриках и заводах, в колхозах и учреждениях проходят с большим патриотическим подъемом». Приведем немногие свидетельства очевидцев тех событий, чтобы дать картину происходившего.