Виктор Подрезов - Потомок пророка

Осыпь сделалась настолько крутой, что Нурулле пришлось опуститься на четвереньки. Лихорадочно работая руками и ногами, оставляя кожу и мясо с ладоней на острых обломках, он спешил к своей последней надежде. Сзади по полу грота забарабанили посыпавшиеся за ним камни. И тут же, словно подкрадываясь к добыче, лучи фонарей неторопливо поползли вверх, пока не остановились на отчаянно бившейся в ярком свете фигуре, похожей на попавшую в паутину гигантскую муху.

- Вон он, сын шакала! - раздался торжествующий рев Али Хана. - Клянусь аллахом, ты пожалеешь, что родился на свет! Только прежде расскажешь, кто приставил тебя шпионить за нами!

Если бы у Нуруллы была возможность оглянуться, он бы не узнал в потрясавшем от ярости кулаками человеке обычно невозмутимого предводителя "воинов пророка". К изумлению своих спутников тот вдруг бросился к осыпи и с неожиданной для такого грузного тела быстротой полез вслед за беглецом. Осыпь дрогнула, ожила. Заструившиеся ручейки в считанные секунды превратились в ринувшуюся вниз лавину.

Нурулла почувствовал, что сползает назад и, распластавшись, попытался задержать падение. Но руки и ноги тщетно цеплялись за ускользающую опору. В следующее мгновение каменная река захлестнула его и стремительно потащила туда, где уже лежал бездыханным виновник трагедии, погребенный под многотонным завалом. В эти последние минуты жизни Нурулла не испытывал ни страха, ни боли. "Масуд так надеялся на меня, а я подвел", - промелькнуло в меркнущем сознании, прежде чем навалилась невыносимая тяжесть и погасила его.

Успев отскочить в сторону к стене грота, двое уцелевших душманов видели, как грохочущая масса неудержимо катится к низкой арке прохода. Оцепенев от ужаса, они еще не понимали, какую страшную смерть приготовила им судьба в этом подземном склепе.

Семь лет на чужбине - срок немалый. За прошедшие годы Масуд повидал столько, сколько не увидел бы, если бы даже совершил хадж, паломничество в мать городов, благословенную Мекку. Когда-то это было пределом его мечтаний, а хаджи, человек, прикоснувшийся к священному черному камню в Каабе*, казался мудрейшим из мудрых, чьим речам следует внимать беспрекословно. С тех пор жизнь преподала Масуду слишком много жестоких уроков, и он усвоил простую истину: "Сейчас такое время, когда нельзя доверять бритье своей головы другому, даже хаджи, а не то рискуешь потерять ее" - так любит повторять Анвар Хак.

______________

* Кааба - в буквальном переводе с арабского означает "куб"; мусульманское святилище в Мекке.

Поэтому сегодня, прежде чем встретиться со стариком, Масуд решил основательно подстраховаться. Что-то слишком уж часто в последнее время стал попадаться долговязый тип с глазами-сливами. Мясистый нос на унылой коричневой физиономии с толстой отвисшей губой придавал ему сходство с усталым верблюдом, но, несмотря на изможденный вид, он был удивительно проворен. В последний раз, выбравшись в город, Масуд засек его в лавочке цирюльника и потому долго петлял по закоулкам, а после почти бегом направился к Марданханскому парку. Там, неподалеку от входа, укрывшись за толстым стволом фикусного дерева, уже безмятежно покуривал трубку Долговязый. Тогда Масуд не выдержал и, подойдя, многозначительно посоветовал поберечь копыта и не таскаться, где не следует.

- Ты что, за ишака меня принимаешь? - притворно возмутился топтун.

- Нет, за верблюда: слюны много пускаешь.

- Да отсохнет твой язык от таких слов! - завопил Долговязый, но Масуд повернулся и ушел, уверенный, что тот не осмелится последовать за ним.

Впрочем, если соглядатай доложил о стычке тем, кто его приставил, они скорее всего "пришьют" новый "хвост", который сразу можно и не заметить. Так что единственный выход - базар.

...Первое время Масуд никак не мог привыкнуть к тому, что в отличие от гор здесь, на равнине, утро подкрадывается постепенно, несмело. Первым о нем возвещает протяжный звук, рождающийся где-то в вышине, когда на небе начинают гаснуть звезды. Это муэдзин с минарета призывает правоверных к предрассветной молитве. Но город продолжает спать, зажмурив ставни бесчисленных лавок, и лишь с призывом ко второму намазу сбрасывает дремоту. Словно по команде, улицы оживают, и пестрые людские ручейки устремляются в одном направлении - к базару. Раздраженно фырча друг на друга, спешат грузовики, автобусы, легковушки. Не обращая на них внимания, катят тележки торговцы зеленью.

В это утро шагал туда и Масуд. Конечно, можно было бы воспользоваться автобусом, но он предпочел проделать весь путь пешком, изредка останавливаясь передохнуть и незаметно оглядеться. Когда ходьбы до базара оставалось минут двадцать, ему показалось, что сзади уже несколько кварталов подозрительно маячит поджарый красавец с черными, как смоль, усами. Чтобы проверить, Масуд подошел к кучке зевак, глазеющих на рассерженного водителя сверкающего лаком "амбассадора", которому загородил дорогу верблюд, везший повозку. На рев клаксона тот лишь презрительно косил лиловым глазом. Пока продолжался этот поединок Запада с Востоком, черноусый замешкался возле уличного сапожника.