Франсуа Инар: Сулла

Также более сомнительны и более стары портреты Суллы из Рима. Ватиканский портрет, чей благородный нос был восстановлен, демонстрирует, без всякого сомнения, способность хитрить, что не кажется присущим портрету с Виллы Албани, более солидному, сказали бы, «более резкому». У этих двух почти нет той «вероятности», как у других: они принадлежат к категории того, что иногда называют «мордоворот», то есть те, кто напоминает концепцию Суллы-тирана. Только два наиболее известны, но список тех, кого можно было бы присоединить к ним, довольно длинный.

В общем, единственным имеющимся у нас портретом Суллы является тот, который дает нам монета его внука Квинта Помпея Руфа. Справа в самом деле фигурирует оттиск, сопровожденный этой подписью: SVLLA COS; на обратной стороне другой оттиск с RVFVS COS. На этих денариях, следовательно, представлены два консула 88 года, которыми выпустивший монеты в 54 году гордится как двумя дедами. И мы бы располагали в некотором роде оригиналом портрета Суллы, с которым изначально можно было бы предложить идентификацию. Увы, редки случаи, когда можно было бы даже для личностей, чьи черты хорошо известны (как Цезарь, например), установить точное соответствие. Так что, когда действительно обнаруживают анонимный бюст, чьи контуры приблизительно соответствуют профилю, воспроизведенному на монетах, это еще ничего не значит. Тем более что, как некоторые заметили, два оттиска, помещенные на правой и оборотной сторонах этих монет, не обнаруживают между ними сходства, которые позволяют сомневаться в истинности портретов и вынуждают предположить, что граверы пытались представить идеальный тип консула, воплощая аристократаческие традиции. (Сулла и Помпей будучи больше, в некотором роде, двумя вариантами этого типа). Эти портретные исследования представляют ценность больше при современном состоянии наших источников тем, что они проявляют на портретах, навязанных нам нашей культурой, чем имеющимися у них шансами добиться достоверности. Самые последние труды, впрочем, приводят к выводу, что невозможно найти реалистический оттиск Суллы, и этот «пессимизм», это стремление прекратить поиск, длящийся уже многие века, означает, несомненно, что «идеологическая нагрузка» личности значительно уменьшилась.

Конечно, находится еще то там, то тут какой-нибудь ученый, продолжающий верить, что современники Суллы видели в нем кровавого тирана (и каким, следовательно, он должен был быть); но в основном обычно соглашаются признать, что следует быть несколько осторожным в использовании древних авторов, подверженных предубеждениям, и что во всяком случае Сулла не желал создавать «режим» в противоположность блестящему тезису Жерома Каркопино, для которого целью диктатора будто бы было установление царства. Конечно, Патрис Шеро в 1984 году поставил «Луцио Суллу» Моцарта в Театре Амандье в Нантере; но, как он об этом написал сам: «поставить «Луцио Суллу» — это, возможно, браться за произведение, поскольку оно единственное в своем роде и ему нет и не будет ничего подобного».

И это именно потому, что «серийная опера» не может ничего нам сообщить и что больше нет риска, услышав имя Суллы, вспомнить властителя государства, каким бы кровавым ни был или ни мог бы стать его режим, что стало возможным более спокойно изучить историю этого человека. В конечном итоге, последним событием, которое претерпел этот миф, является, возможно, расцвет в современном мире тиранических режимов всякого рода, поставляющих нам примеры этого плана: и следствием этого является «обезвреживание» Суллы и передача его Истории.

Сомнительно, чтобы более ясный взгляд помог нам решить иконографическую проблему, которую нам ставит диктатор. Согласимся все же сейчас с прекрасным нравственным образом, который набросал Саллюстий: «Прекрасно осведомленный как в греческой, так и в латинской литературе, Сулла обладал широкой душой, жадной до удовольствий, но еще больше до славы. С наслаждением сладострастным в моменты досуга, он никогда не позволял сладострастию отвратить его от дел и тем более от возможности выглядеть более пристойно в семейной жизни. Красноречивый, хитрый, легкий в дружбе, с невероятной глубиной скрытности, он был расточителем многих вещей, особенно денег. Он был самым счастливым из всех до своего триумфа в гражданских войнах, но его успехи ни коим образом не преобладали над его достоинствами, и многие спрашивали себя, обязан ли он тогда своей энергии или своей удаче». Но это воспоминание было бы неполным, если мы не добавим к этому харизму Эпафродита, которая придала ему обаяние, легкость, блеск. Он блистал благодаря привилегированным отношениям со своим божеством-покровителем, которое приберегла ему Фортуна; так, как об этом говорит Менандр: «Не Ночь, а Фортуна позволяет чаще всего добиться благосклонности от Венеры».