И. Василевский - Романовы

Впрочем, хитрость характерна не только для одного царя. Любопытно всмотреться в то, как седобородые, малограмотные и туповатые бояре обладали все же незаурядной хитростью и даже умудрялись перехитрить, например, англичан.

Когда английский посол Меррик по просьбе царя выступил посредником в заключении мира со Швецией, ему в качестве вознаграждения были обещаны великие торговые льготы для Англии. Но когда Джон Меррик, исполнив поручение, стал требовать обещанного разрешения везти товары в Китай и Индию по реке Обь, бояре заявили: «Сибирь далеко, до первых городов с полгода езды. И то зимой. Сами туземцы не знают, откуда Обь-река и куда пошла. Страна та студеная, и по ней орды кочуют».

Таким образом английскому послу, как дважды два четыре, доказали, что ездить ему в заморские края совсем ни к чему: «Про китайское же царство сказывают, что оно не великое и не богатое. Добиваться к нему нечего. Государь наш из дружбы к вашему Якову-королю сам велит проведать, откуда Обь-река пошла, где китайское государство, а также как оно богато и есть ли чего добиваться. А теперь, не зная о том подлинно, как о том говорить?» Так ничего, кроме этих слов, советов и нудных разговоров, не дождался обманутый англичанин.

Проявил ли явившийся на трон неграмотный царь Михаил хоть в дальнейшие годы какую-нибудь любознательность?

Как оказалось, в 1623 году по приказу царя некий голландец Фандергин представил какое-то исследование «об алхимической мудрости и об иных делах». Михаила очень интересовала та соблазнительная наука, при помощи которой можно будто бы делать золото. Интерес его к этому делу был не случаен. Через три года после первого доклада, в 1626 году, от того же голландца истребовали еще одну докладную записку на ту же тему — о высшей алхимии.

Был и еще случай, когда Михаил Федорович затеял было пригласить к себе на службу иностранца Олеария, голштинского ученого, оказавшегося в Москве проездом из Персии. Царь обратился к нему с особым посланием: «Ведомо нам учинилось, что ты гораздо научен в астрономии и географии, и небесного бегу, и землемерии, и иным многим подобным мастерствам и мудростям, а нам, великому государю, такой мастер годен». Олеарий наотрез отказался. Но что интересно: даже попытка такого рода контактов с иностранцами оказалась столь опасной, что в Москве поднялся бунт. Олеария считали колдуном. Разъяренные народные толпы, узнав о переговорах царя, употребили все старания, чтобы немедленно этого опасного колдуна утопить. Олеарий спасся и, благополучно уехав, написал книгу о нравах и обычаях государства Московского.

Жуткое впечатление оставляет описание Олеария. Способы управления на Руси сводятся к «людодерству». По выражению Олеария, «судьи безмерно драли и скоблили шкуру с простого народа», «судьи никакими подарками не насыщались, а высасывали из тяжущихся людей мозги из костей до того, что обе стороны делались нищими».

Бытовые черты жизни в описании иностранца выглядят не более утешительно. Олеарий указывает, что русские знаний никаких не любят. «Нельзя встретить во всей земле человека, который бы разумел по латыни». (Именно на латинском языке писались тогда, как известно, все научные книги.)

Внешних признаков богомольности очень много. В одном только Кремле Олеарий насчитал 52 церкви. Это было главной роскошью быта того времени, и немалую гордость простодушного царя представлял собой колокол на башне Ивана Великого. К огромному языку его были привешены два каната, а к каждому из них еще 12 веревок, так что только соединенные усилия 24 человек могли раскачать эту громадину, чтобы она звонила на утеху государю.

Но внешнее благочестие ни на йоту не смягчает нравов. Близкие к царю люди, говорит Костомаров, почти на глазах его ругались и дрались между собой и не смущались тем, что их били по щекам или батогами. Летописи тех лет сохранили целый ряд описаний того, например, как боярина Леонтьева за жалобу на князя Гагарина думный дьяк бил по щекам. Или того, как другого боярина, Чихачева, за жалобу на князя Шиховского бояре приговорили было кнутом высечь, но думный дьяк Луговой и боярин Иван Никитич Романов сами, собственноручно, тут же, во дворце, отколотили его палками.

Очень характерной чертой эпохи является твердая уверенность московских людей, что все иноземцы представляют собой людей низшего сорта.

При Михаиле Федоровиче толпа требовала, например, чтобы немедленно сожгли немца-живописца, у которого нашли череп. Так рассказывает Олеарий.