Януш Тазбир - Москва 1612 ,резня в Кремле

Ужасно изуродованный труп узурпатора Дмитрия был сожжён. Пепел зарядили в большую пушку и выстрелили в направлении западной границы. В некоторой степени правильно, потому что вскоре была совершена новая атака на суверенитет русского государства. Много лет спустя русский историк С.Ф. Платонов написал в 1910-м году: «Мы бы назвали политику Речи Посполитой и папской Курии недальновидной и неопытной, если бы они не пытались извлечь пользу из слабости своего восточного соседа и беспорядков, подорвавших московское государство».

Предлогом для начала новой агрессии послужило появление в июле 1607-го второго Лжедмитрия, в котором амбициозная Марина Мнишек узнала супруга чудом пережившего московскою резню. У неё был зловещий дар притягивать смерть на близких. Ибо Лжедмитрий II был убит (1610) своим сообщником татарином. Казачьего атамана Заруцкого, к которому Марина потом обратились за помощью, посадили на кол, и, наконец, по приказанию царя повесили трёхлетнего Дмитрия, сына Мнишек и её второго мужа. Сама Марина скончалась в тюрьме (1614), вероятнее всего было убита.

Сигизмунд III, вопреки тому, что значительная часть дворянства не желала вмешиваться во внутренние дела России, принял совершенно иное решение. Её завоевание и украшение головы короной царей должно было приблизить его вступление на шведский престол (эта иллюзия держалась весь его период правления). Король получил полную поддержку со стороны Римской Курии, мечтающей о обращении России в католичество.

Поэтому, когда после двух лет продолжающихся боевых действий между польскими и русскими сторонниками Лжедимитрия II с войсками царя Василия Шуйского, последний вступил в оборонительный союз со Швецией (1609) – Сигизмунд III, признавая это как повод к войне пошёл войной на Москву. Сначала велись бои за взятие укреплённой русскими крепости Смоленск. На помощь осаждённым поспешили русские и шведские войска, которые при Клушине разбил гетман Станислав Жолкевский (1610). Война велась обеими сторонами с крайней жестокостью.

Многочисленные примеры можно найти в мемуарах, которые были написаны всё-таки не для печати. Польские историки упоминали об этом достаточно сдержанно, за исключением, пожалуй, одного Павла Ясеницы, который констатировал, что тогда рассеялся миф о «якобы врождённом у поляков и литовцев отвращении к жестокости». Однако он не был бы собой, если бы сразу не добавил: «Мы приспособились без труда к европейским стандартам».

Взятые в плен до казни подвергались пыткам, женщины были изнасилованы, всё имущество было разграблено и уничтожено. Один Самуил Маскевич в своём дневнике признавал, что «наши, ни в чём не зная меры, (…) самовольно брали у них всё, что кому нравилось, силою отнимая жён и дочерей у знатнейших бояр. Москвитяне очень негодовали, и имели полное на то право». «Развратный ваш солдат не знал меры в оскорблениях и излишествах: забрав всё, что только имелось в доме, под пытками требовал золота, серебра, дорогих запасов…», – упрекал потом поляков Фёдор Шереметьев. Но это не отличалось от европейского стиля ведения войны в те время. Таким образом Ясеница был прав.

Купец Кузьма Минин, один из организаторов сопротивления против поляков

Напрасно первый комендант Кремля (Александр Гонсевский) пытался не менее жестоким способом обуздать своих солдат. Когда один из них в нетрезвом виде выстрелил в православную икону Божией Матери, командир приказал отрубить ему руки и ноги, а туловище заживо сжечь на месте осквернения. Другого, который ударил по лицу священника, Гонсевский хотел наказать смертью, но по ходатайству патриарха обошлось отрублением правой руки виновника. Но это немного помогло. Ответом на растущее насилие стал взрыв восстания жителей Москвы, которое вспыхнуло в марте 1611-го года. Несмотря на поддержку со стороны народного ополчения, не удалось вытеснить поляков из столицы. Сгорела большая часть города, который они подожгли. Многие стали жертвой пожара и уличных боёв, в том числе гражданское население.

«В чрезвычайной тесноте, происходило великое убийство людей: плачь, крик женщин и детей представляли нечто, подобное дню страшного суда», – писал Станислав Жолкевский. И с откровенным сочувствием добавил: «Таким образом, столица Московская сгорела с великим кровопролитием и убытком, который и оценить нельзя. Изобилен и богат был этот город, занимавшие обширное пространство».