Вячеслав Фомин - Голый конунг. Норманнизм как диагноз

Однако норманнисты уже более двух столетий трубят, что в своих исторических трудах им все было сделано не так. Действительно, Ломоносов делал все не так, как того бы хотелось норманнистам, уводящим нас в историческое зазеркалье, а так, как того требуют истина и долг ученого. Как мы знаем, реальность и отражение этой реальности в головах разных людей – это две большие разницы. И отражение реальности – настоящей или прошлой – зависит в целом от культуры, воспитывающей мировоззренческие принципы, которыми затем руководствуется – осознанно и неосознанно – человек. Важная грань культуры – образование. И если человек «образован» как норманнист, то он и будет на все смотреть именно как норманнист.

А в этой зашоренности он – осознанно или неосознанно – обязательно будет в той или иной мере участвовать в дискредитации Ломоносова как историка и в очернении его взгляда на раннюю историю Руси. Причем независимо от того, кто он, этот норманнист, – археолог, историк, корабельных дел мастер или геолог. Такое изначально негативное настроение высокообразованных умов, которое только и можно назвать ломоносовофобией, стало сейчас привычным явлением, по-хозяйски обосновалось в нашей науке, закрепляется в общественном сознании. И об этом совершенно позорном и, уверен, невероятном явлении для других стран – где по праву гордятся своими «Ломоносовыми» куда за меньшие заслуги, при этом никому не позволяя охаивать национальные святыни, фамильярничать с ними и памятью о них, – я подробно рассказываю в «Ломоносовофобии российских норманистов».

Чтобы были понятны масштабы этой ломоносовофобии, приведу «суждения» некоторых «знатоков» творчества Ломоносова, которые с явным издевательством устраивают, словно во времена инквизиции, публичное судилище над своим соотечественником, составляющим гордость и славу России, за его научные взгляды, даже не предпринимая попытки понять их истинную природу, т. е. без предвзятости вчитаться в источники, и высокомерно отлучают ученого от исторической науки.

В 1995 г. к.и.н. археолог А.А. Формозов утверждал, что «методами критики источников, выработанными уже к этому времени за рубежом, Ломоносов не владел», что его представления «о начале русской истории отвечали уровню полуученых-полудилетантских изысканий его времени» и что он в истории «сознательно творил миф», обслуживающий «заранее заданные тезисы о величии и древности предков русского народа…», но так и «не смог подарить народу ни полноценный научный труд о прошлом России, ни новый вариант мифа, приемлемый для массового читателя». В 2004 г. он заключал, что если немцы – «кастовые специалисты» – «несли в Россию строгую науку, не задумываясь, как она тут будет воспринята», то для Ломоносова – «дипломированного функционера» – история являлась не одной «из областей познания реального мира», а разновидностью риторики, что для него «характерна старая донаучная манера составления истории». И, как Формозов впервые предъявлял Ломоносову претензии со стороны археологии (ну, кругом виноват!), «идея обслуживания наукой политических лозунгов – функционерства, – выдвинутая Ломоносовым, была чревата большими опасностями для дальнейшего развития русской археологии. К счастью, провести в жизнь эту программу тогда не удалось…» [34].

В 2000–2005 гг. д.и.н. историк Т.А. Володина убеждала, что «официальный бард в елизаветинское время» и знаменитый автор «од и похвальных слов» Ломоносов, которым «владела пламенная страсть, которую можно выразить в одном слове – Россия. Она подвигла его ввязаться в драку с Миллером и серьезно заняться изучением российской истории…», выработал «национально-патриотическое» видение русской истории, которое было рождено «из переживания комплекса неполноценности» и которое являлось «главным стержнем всех его исторических трудов», что он «был слишком увлечен своим национально-патриотическим чувством, чтобы холодно взвешивать факты на весах исторической критики. В патриотической запальчивости он не особенно считался со средствами, доказывая величие российского народа», что Ломоносов писал «с национальным пафосом», под воздействием «гипертрофированного национального воодушевления», что положения, высказанные им в ходе дискуссии с Миллером, содержали «много наивного» (например, произведение россиян от роксолан) и что, наконец, «широта и размах ломоносовской натуры, которые вносили в чинные заседания академической Конференции привкус хмельного ушкуйничества, наряду с научными заслугами подкреплялись и высокими связями академика» [35].