Георгий Дорофеев - Хрущев - интриги, предательство, власть

В свою очередь, Никита был невысокого мнения о своих друзьях-приятелях. Маленкова за глаза все называли Маланьей за его женоподобное лицо и повадки. Что касается Берии… Хрущев знал, что Лаврентия Павловича боялось все окружение. Знал, что Берия завел досье на всех членов Политбюро и мог «заложить» любого, кто ему не нравился. Хрущев с опаской относился к другу-напарнику и подхалимничал, называя его великим соратником Сталина и крупным организатором. Сам Берия свысока поглядывал на Хрущева и Маленкова. К слову сказать, никто из ближнего окружения Сталина не принимал Никиту Сергеевича всерьез. Хрущев знал об этом. Это его обижало, и в нем росло чувство мести. Иногда ему хотелось доказать, что он не глупее кого-либо из тех, кто презирает его. Но он понимал, что ничего никому доказать не сможет. Со временем он научился использовать положение недалекого человека в своих интересах.

К этой троице – Хрущев, Маленков, Берия – примыкал и Булганин, но его держали на почтительном расстоянии. Иногда они собирались на даче у Берии и напивались, что называется, до чертиков. Но и в этом состоянии они не теряли контроля над собой. Пословица, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, была не про них.

Они видели – не могли не видеть – что с Иосифом Виссарионовичем произошли серьезные изменения. Он по-прежнему много работал, но быстро уставал и уединялся. Последнее время им казалось, что Сталин стал их в чем-то подозревать и раздражаться по поводу и без повода. Первым это почувствовал Берия. Однажды Сталин ему зло бросил:

– Почему вокруг меня появилось много лиц грузинской национальности? Откуда это?

Лаврентию Павловичу не надо было напоминать и объяснять. Он сразу понял, что «перегнул палку» и быстро убрал из охраны и обслуги Сталина всех грузин. Однако неприятности на этом не закончились.

Берия узнал, что Иосиф Виссарионович приглашал к себе министра Госбезопасности Абакумова, интересовался мегрельским делом и, якобы, сказал ему, чтобы он искал большого Мегрела. Большим Мегрелом мог быть только он, Берия, и он стал принимать меры для своего спасения. Неуютно почувствовали себя и другие члены Политбюро. Сталин требовал от них не только исполнительской дисциплины, но и глубокого теоретического осмысления происходящих событий в мире и в стране. Он недовольно поглядывал на своих соратников. Все они были хорошие исполнители, но не больше. Однако сейчас этого было мало, и он все чаще им напоминал: «Что с вами будет без меня, если, не дай Бог, война, – говорил он, – вы не интересуетесь военным делом. Никто не интересуется, не знает военного дела. Империалисты всех передушат».

Это был не просто упрек соратникам, это была тревога за судьбу страны. В годы войны он не думал о себе. Все мысли были заняты каждодневными боевыми действиями. А вот сейчас, когда под его руководством одержана величайшая победа в самой кровопролитнейшей войне в истории человечества, он стал думать о том, что и он смертен. «Что бы я ни делал, – думал он, – я умру». У него было ощущение человека, загнанного в глухой угол, из которого не было выхода. Но смерти он не боялся. Его тревожила судьба страны. Он не видел человека, которому мог бы передать власть. Прибрать ее к рукам хотели бы многие, они вились и пресмыкались перед ним. Он еще не ушел из жизни, а они вели закулисные бои за его место. Создавались различные группировки, уничтожающие друг друга.

Сталин видел, что в последнее время Хрущев все чаще и чаще стал появляться в его кабинете под предлогом решения хозяйственных и партийных вопросов и, между прочим, «проговаривался» кто и что говорит и делает. Это было тонкое «стукачество». Сталин понимал, что это недостойно порядочного человека, но Хрущеву он прощал. На большее, по его мнению, тот не был способен.

Однако Сталин не знал, что Хрущев в союзе с Маленковым, Берией и председателем КГБ Игнатьевым контролировали все подходы к его кабинету. Без их ведома никто не мог получить к нему доступ. Эта четверка отгородила его от остальных членов Политбюро, и он получал дозированную или вовсе искаженную информацию. Не догадывался он и о том, что именно эта четверка формировала «Дело врачей», «Дело Власика», «Ленинградское дело», «Дело Поскребышева»…

Пройдет совсем немного времени, и Хрущев будет утверждать, что именно Сталин развязал репрессии, а он, Хрущев, ничего об этом не знал и не ведал. Но это будет потом, а сейчас где-то в душе он надеялся, что Сталин его заметит и объявит преемником. Однако по отношению к Хрущеву у Сталина никогда не возникало подобных мыслей. Он знал ему настоящую цену и относился к нему как к неплохому исполнителю, а на посту главы государства и партии Сталин хотел видеть высокообразованного и преданного идеям социализма и коммунизма человека. Однако среди своих соратников он таких не находил. Его окружение состояло в основном из практиков. Сталин упрекал своих соратников в том, что они пренебрежительно относились к поиску объективных закономерностей, скрытых за практикой общественных явлений. В этом он видел большую опасность для судеб партии и страны. На научном обосновании Маркса была совершена Великая Октябрьская социалистическая революция, на учении Ленина он строил социализм. А что дальше?