Карл Крист - История времен римских императоров от Августа до Константина. Том 2.

В отличие от многих современных представлений о римском праве, которые ориентируются на законы двенадцати таблиц и позднеантичную кодификацию, при принципате продолжала существовать удивительная многоплановость римского права. Более того, оно было еще дальше укреплено инициативами принцепсов и назначенными принцепсом юристами, дававшими заключения: «Право римского народа состоит из законов, плебесцитов, постановлений сената, указов принцепса, эдиктов тех, кто имеет право издавать эдикты, и из правовых заключений юристов» (Гай «Дигесты»).

Эта многоплановость возникла из применения чужого права, а также права народов, с одной стороны, и из обычного права — с другой. Гай так определил синтез самостоятельного права и права народов: «Все народы, которые управляются законами и обычаями, пользуются частично своим собственным, общим для всех людей правом. Итак, право, которое народ сам себе устанавливает, является собственным правом государства и называется гражданским правом, как бы специфическим правом государства. Которое же естественный разум среди всех людей устанавливает и всеми народами соблюдается, называется правом народов, потому что этим правом пользуются все люди. Итак, римский народ пользуется частично своим собственным правом, а частично правом, общим для всех народов» («Дигесты», 50, 17, 90).

Обязательность обычаев подчеркнул Сальвий Юлиан, то есть тот юрист, который при Адриане фиксацией постоянного эдикта предпринял один из немногих шагов к окончательному формулированию ветви законодательства империи: «В случае, если мы не имеем писаного закона, нужно соблюдать то, что заведено обычаем и долгой привычкой. Если в каком-то случае их недостает, нужно следовать праву, которое к этому случаю больше всего подходит, или заключениям по аналогии. Если и это отсутствует, нужно следовать тому праву, которое принято в городе Риме. Укоренившийся обычай должен соблюдаться, как закон, и это является так называемым обычным правом» (Юлиан «Дигесты»). Но руководствующим во всех вопросах оставался тот критерий, который подчеркнул в 3 в.н.э. юрист Павел: «Во всех областях, особенно в областях права, нужно соблюдать естественную справедливость» («Дигесты», 20, 1, 34).

Если юридическая литература 1 и 2 вв. н.э. характеризуется как кульминация римской юриспруденции вообще, то именно потому, что в этой литературе речь идет преимущественно не о теоретических рассуждениях, философско-правовых или абстрактных спекуляциях, а о решении конкретных частных случаев. В формальном отношении эта направленность привела к тому, что часто преобладали обширные собрания заключений, которые в большинстве случаев носили название дигесты, заключения, правовые вопросы и письменные заключения. Хотя в этом казуистическом собрании содержались короткие общие соображения, в центре стояли вопросы применения права. Римской юридической науке была свойственна выразительная, ясная формулировка и четкое заострение отдельных сентенций, однако всегда преобладало трезвое, простое изложение юридической сущности.

Так звучит, например, отрывок из 27-й книги дигест К.Цервидья Сцеволы (вторая половина 2 в.н.э.): «Должник закладывает свою лавку кредитору. Спрашивается: действенен ли заклад и подразумеваются ли под обозначением лавки товары, которые в ней находятся. С течением времени товары были проданы и заменены другими. Умер и должник. Может ли кредитор, невзирая на перемену обстоятельств, по иску требовать все, что находится в лавке?» Сцевола дает следующую юридическую справку: «Подлежит залоговой повинности все, что в момент смерти должника находилось в лавке» («История римского права». Кёльн, 1980).

Вольфганг Кункель так по достоинству оценил достижения классических римских юристов: «С воистину великолепной уверенностью они пользуются методами логических выводов, техникой процессуальных формулировок и сложными юридическими правилами игры, которые следуют из переплетенного сосуществования старых и новых, гражданско-правовых, строго формализованных и гибких правовых институтов. Они не признают неясных соображений справедливости, морализаторских выражений и вообще всякое фразерство. Вековой работой доведенный до высочайшей гибкости язык... позволил им перефразировать в необыкновенно сжатой форме факты и ход мыслей. Не раз является шедевром изложение подлежащего решению случая, потому что оно, лишенное всех несущественных подробностей, конкретизирует служащие мерилом юридические точки зрения и тем самым делает излишним велеречивое обоснование решения» («История римского права». Кёльн, 1980, 105).