Себастьян Хаффнер: Пруссия без легенд

Нужно ли серьезно рассматривать глупое утверждение, что гитлеровский рейх стал преемником прусских традиций, а Гитлер наследником Фридриха Великого и Бисмарка? Тому, кто осилил текст этой книги до этого места, не требуется пространное опровержение. Но все же выскажемся кратко на эту тему. Пруссия, и это всегда было ее особенностью, была правовым государством, одним из первых в Европе. Но первое, что ликвидировал Гитлер, было как раз правовое государство. В своей расовой и национальной политике Пруссия всегда проявляла благородную толерантность и нейтральность. Расовая и национальная политика Гитлера была по отношению к ней крайней противоположностью. Чрезвычайной противоположностью прусской рассудочности был также политический стиль Гитлера, его демагогия и одурманивание масс. А если и связывать с немецкой историей внешнюю политику Гитлера, его гигантоманские идеи порабощения, то это будет вовсе не история Пруссии, а история Австрии: политика Шварценберга в 1850 году, его видение среднеевропейского Великого Рейха. В конце концов Гитлер был австрийцем, и вовсе не была совсем уж неудачной шутка, циркулировавшая по Берлину в тридцатые годы: "Гитлер — это месть Австрии за Кёниггратц".

Иногда наоборот пытаются приписывать прусские традиции и убеждения оппозиции НННП по отношению к Гитлеру, которая как подземный поток прошла через все двенадцать лет существования Третьего рейха и в заключение даже на краткое мгновение вышла на поверхность. Таким образом проводится мысль, что прусская история закончилась не в бесславный день 20 июля 1932 года, а совсем в другой славный день 20 июля — в день попытки консервативного путча 20 июля 1944 года. Но и это при ближайшем рассмотрении не выдерживает критики. Верно, что в списке смертников после заговора 20 июля можно найти знаменитые прусские имена: Йорк и Мольтке, Харденберг и Шуленбург, Кляйст и Шверин, если называть только их. Но главной фигурой событий 20 июля был Штауффенберг, баварец; среди них были также представители всех остальных немецких земель, которые отдали свои жизни при этой запоздалой и напрасной попытке спасти Германию. 20 июля эти люди хотели спасти не Пруссию, а Германию. Для них тоже Пруссия давно уже вошла в Германию; в своих политических планах и проектах объединенной и обновленной Германии Пруссия больше не играла никакой роли, и если бы они добились успеха, Пруссия не была бы восстановлена. И Пруссия при них стала бы уже только лишь воспоминанием.

Так что нам осталось лишь взглянуть на последнюю и самую ужасную главу прусской пост-истории. Она не относится более к прусскому государству, которого уже больше нет. По счетам проигранной Второй мировой войны Пруссия как таковая больше не платила, как это происходило после Первой мировой. Однако это сделали люди Пруссии — жители Восточной и Западной Пруссии, Померании, Новой Марки и Силезии, эти люди смешанной немецкой и западнославянской крови, которые некогда представляли основную часть прусского народа. Теперь они потеряли землю, которая в течение семи столетий была их родиной, сначала из-за массового бегства, затем вследствие изгнания. Тем самым у дерева Пруссии были теперь еще и корни вырваны, после того, как оно давно уж лишилось кроны, а ствол упал. Ибо то, что изгнание обратило вспять и так сказать вызвало из небытия — это больше не было прусской историей. Это было началом всех начал прусской предыстории, историей колонизации 12-го и 13-го веков, делом немецких рыцарей, монахов и поселенцев, которые тогда двинулись в восточные земли. Теперь обратно на запад были изгнаны не только их потомки — также и потомки западно-славянских народов, которых они некогда здесь встретили и с которыми они давно неразрывно смешались. Это нельзя назвать исторической справедливостью. Это была мерзость, последняя мерзость переполненной мерзостями войны, которую конечно же начала Германия при Гитлере, и к сожалению с мерзостей немцы и начали.

Что делать с мерзостями, как с ними покончить? Зачет взаимных обид не поможет; мысли о мести делают все еще хуже. Кто-то должен призвать на помощь величие духа и сказать: "Достаточно". Что они к тому стали способны — это почетный титул, который никто не может отобрать у изгнанных жителей Пруссии. И кто хочет, может называть рассудочность, с которой они без каких-либо мыслей о мести, а вскоре и без мыслей о возвращении устроились и стали полезными в Западной Германии, прусской рассудочностью. Она придает все же в конце концов трагической истории долгого умирания Пруссии светлый заключительный аккорд.