Фёдор Раззаков - Жизнь замечательных времен. 1970-1974 гг. Время, события, люди

— Кирилл Владимирович, вы умный и порядочный человек, поэтому меня поймете, — сказала Вишневская. — Из всех итальянских рецензий на спектакли с моим участием, которые перепечатают в советских газетах, вычеркнут мое имя. Терпеть такое унижение перед всей труппой я не намерена и за себя не поручусь. Поэтому, во избежание громкого скандала, да еще за границей, я прошу вас освободить меня от поездки.

Но Молчанов бросился уверять актрису, что ее опасения напрасны. Дескать, завтра же он сам отправится на прием к министру культуры Фурцевой и все уладит. Вишневская ему поверила. При этом решительно заявила, что если министр будет настаивать на ее участии в гастролях, то пусть отдаст распоряжение о том, чтобы имя Вишневской из рецензий не вымарывали. В противном случае она созовет в Милане корреспондентов и даст такое интервью, что чертям тошно станет. Зная крутой нрав Вишневской, можно было не сомневаться, что именно так она и поступит.

Молчанов не обманул актрису. На следующий день он был у Фурцевой, и та клятвенно пообещала ему, что все условия Вишневской будут выполнены. Так и сказала: "Клянусь честью, я все улажу". И она действительно попыталась уладить, правда, очень своеобразным способом.

Накануне отъезда в Милан к Вишневской домой заявилась сотрудница кассы Большого театра и принесла 400 долларов, прося передать их одному из работников администрации, который находился уже в Милане и с которым Вишневская была в хороших, приятельских отношениях. Артистка удивилась:

— Так что же он сам-то не взял эти деньги? Он ведь всего два дня как уехал?

— Я не знаю, он просил меня передать их вам, — ответила гостья.

Вишневскую это насторожило.

— Но он, да и вы прекрасно знаете, что из всей труппы именно меня первую могут обыскать на Московской таможне — не везу ли я на Запад рукописи Солженицына. И если найдут доллары — это уголовное дело.

— Но кто же посмеет вас обыскать! — всплеснула руками кассирша.

— Извините, но эти деньги я не возьму, — после короткой паузы заявила Вишневская.

Гостья, видя с какой решимостью хозяйка это заявила, предпочла не продолжать разговор и скоренько ретировалась из квартиры. Как пишет Г. Вишневская: "Расчет, конечно, был на то, что я возьму доллары, а меня на таможне обыщут, со скандалом отстранят от гастролей и обвинят в валютных сделках. Доказать, что деньги получила от стукачки, я не смогу — не было свидетелей, — и загалдят на весь мир, что доллары от "продавшего за золото свой народ" Солженицына. И, мало того, захотят — так и показательный судебный процесс устроят за "валютные операции".

Кстати, в многочисленных рецензиях, посвященных тем гастролям, имя Вишневской упоминаться практически не будет. Только в одной публикации — в "Известиях" будет написано: "…все итальянские газеты обошла фотография Г. Вишневской, рецензенты называют ее лучшей певицей нашего времени". Это будет последнее упоминание имени актрисы в советской прессе: вплоть до ее эмиграции в 78-м ни одна отечественная газета не напишет о ней ни строчки.

Вечером 18 октября небывалое столпотворение было отмечено в Москве на Чистопрудном бульваре — театральный люд ломился на премьеру спектакля театра "Современник" "Балалайкин и К" по М. Салтыкову-Щедрину (современная адаптация С. Михалкова). Ажиотаж был вызван несколькими причинами. Во-первых, постановку осуществил гениальный Георгий Товстоногов, во-вторых — вот уже на протяжении нескольких месяцев по Москве ходили слухи, что судьба спектакля буквально висит на волоске и его ни за что не допустят до публики ввиду явной крамолы. Ведь в великой пьесе содержалась едкая сатира на "годящих" обывателей-интеллигентов, либералов, трясущихся от страха перед полицейским, властью вообще, цензурой и меняющих свои взгляды "по обстоятельствам".

Вспоминает А. Смелянский: "Пьеса была приготовлена при помощи С.В. Михалкова. Автор инсценировки был выбран не случайно. Потомок дворян, отец двух знаменитых кинорежиссеров, Сергей Владимирович Михалков был едва ли не самым ярким воплощением того, о чем написана книга Щедрина. В сущности, он мог бы быть героем этой книги. Среди разнообразных его дарований был и дар откровенного, я бы сказал, виртуозного приспособленчества. При этом маску свою Сергей Владимирович носил не без дворянской гордости. Мне даже казалось, что автор текста советского гимна в глубине души презирает режим, которому верно служит. В какой-то точке он тут сошелся с Товстоноговым и согласился "прикрыть" его дерзкий опыт. С полным пониманием дела Михалков готовил официальную реакцию на спектакль. В интервью "Литературной газете" он вспомнил вождя революции: