Фёдор Раззаков - Жизнь замечательных времен. 1970-1974 гг. Время, события, люди

31 октября Мстислав Ростропович написал открытое письмо в защиту Солженицына, адресованное редакторам газет "Правда", "Известия", "Литературная газета", "Советская культура". Однако прежде чем отправить его по назначению, он показал написанное своей супруге Галине Вишневской.

— Ты же знаешь, что никто не напечатает твое письмо, — сказала Вишневская. — А тогда к чему оно? Оно имеет смысл только в случае широкой гласности.

— Я знаю, — согласился Ростропович. — Но все же какой-то круг людей узнает о нем от сотрудников редакций газет.

— Но ты берешь на себя очень большую ответственность за судьбы многих близких тебе людей. Ведь это коснется не только тебя, но и твоих близких друзей, твоей сестры-скрипачки, которую в любую минуту смогут выгнать из оркестра, а у нее муж и дети. Ты не можешь не думать, что ждет их, а также меня. У меня театр, и я не хочу перечислять — чего лишусь…

— Уж с сестрой-то ничего не случится, а с тобой мы можем фиктивно развестись, и тебя ничто не коснется, — продолжал гнуть свою линию Ростропович.

— Ты предлагаешь развод, чтобы именно внешне отделить себя от семьи, а тогда мы должны жить врозь. Ты что же, собираешься тайком лазить ко мне в окна по ночам? Ах, нет? Тогда мы будем жить вместе, а я повешу себе на грудь объявление, что не сплю с тобой в одной постели и потому не отвечаю за твои поступки. Это же смешно!

— Но пойми, если я сейчас не вступлюсь, не вступится никто.

— Открыто не вступится никто в, любом случае. Ты выступаешь против адской машины в одиночку и должен трезво и ясно видеть все последствия. Не забывай, где мы живем, здесь с любым могут сделать все. Возвысить и уничтожить. Первое, что сделают с тобой, это тихонько вышвырнут из Большого театра, что нетрудно: ты там приглашенный дирижер. И, конечно, твоим заграничным поездкам можешь сказать "прощай!". Но я тебя очень хорошо понимаю, и уж ты-то прекрасно знаешь, что в результате во всем поддержу тебя и буду рядом с тобой. Я признаю всю твою правоту, хоть сама бы этого и не сделала, имея в виду все несчастья, что свалятся на нашу семью, о чем тебе сейчас говорила… А теперь дай мне письмо, я должна здесь кое-что переделать…

Ростропович отдал письмо жене, та внесла в него необходимые поправки, после чего вернула мужу. Тот переписал его в четырех экземплярах и опустил в почтовый ящик. Поскольку письмо достаточно длинное, приведу лишь некоторые отрывки из него:

"Уже перестало быть секретом, что А. И. Солженицын большую часть времени живет в моем доме под Москвой. На моих глазах произошло и его исключение из Союза писателей — в то самое время, когда он усиленно работал над романом о 1914 годе. И вот теперь награждение его Нобелевской премией и газетная кампания по этому поводу. Эта последняя и заставляет меня взяться за письмо к Вам…

Почему через день после присуждения премии Солженицыну в наших газетах появляется странное сообщение о беседе корреспондента Икс с представителем секретариата Союза писателей Икс о том, что вся общественность страны (т. е., очевидно, и все ученые и все музыканты и т. д.) активно поддержала его исключение из Союза писателей? Почему "Литературная газета" тенденциозно подбирает из множества западных газет лишь высказывания американских и шведских коммунистических газет, обходя такие несравненно более популярные и значительные коммунистические газеты, как "Юманите", "Леттр франсез" и "Унита", не говоря уже о множестве некоммунистических?

Если мы верим некоему критику Боноски, то как же быть с мнением таких крупных писателей, как Белль, Арагон, Франсуа Мориак?

Я помню и хотел бы напомнить вам наши газеты 1948" года, сколько вздора писалось там по поводу признанных теперь гигантов нашей музыки С. С. Прокофьева и Д. Д. Шостаковича…

Сейчас, когда смотришь на газеты тех лет, становится за многое нестерпимо стыдно. За то, что три десятка лет не звучала опера "Катерина Измайлова", что С. С. Прокофьев при жизни так и не услышал последнего варианта своей оперы "Война и мир" и Симфонии-концерта для виолончели с оркестром, что существовали официальные списки запретных произведений Шостаковича, Прокофьева, Мясковского, Хачатуряна.

Неужели прожитое время не научило нас осторожнее относиться к сокрушению талантливых людей? Не говорить от имени всего народа? Не заставлять людей высказываться о том, чего они просто не читали или не слышали?..

Я ворошу старое не для того, чтобы брюзжать, а чтобы не пришлось в будущем, скажем — еще через 20 лет, стыдливо припрятывать сегодняшние газеты.