Алель Алексеева - Тайна царя-отрока Петра II

— Экий молодец Василий Владимирович! — восхитилась Катерина своим дядей. — Голосовал, чтоб Остерману дали колесование, — как они порешили наших сродников, так и им надобно!

— На всё воля Божья, не кори их… — заметила Наталья.

— Ишь какая покорница! — фыркнула та. — Об них, а не о муже своём печёшься!

Тут отворилась дверь, и в комнату, шурша шелками, распуская ароматы, улыбаясь, вошла Елизавета. Без церемоний подходила она к одной, другой, третьей гостье, чуть касаясь пухлыми пальчиками их плеч и рук.

— Ваше величество… — растроганно шептали они.

Обнимая Наталью Борисовну, императрица вздохнула:

— Дорогая моя, любезная!.. Вместе с тобою сострадаю я об Иване Алексеевиче, были у нас с ним размолвки, да только всё то — пустое…

Попросила рассказать о ссылке. Катерина не без кокетства и актёрской игры охотно отвечала:

— Ваше величество! Там всюду вода, как есть одна вода… Посредине остров сидит, а на нём люди нечёсаные, дурни дурнями, свету в них никакого… А на острове сем обретается зверь, именуемый олень, — цветом он серый или ореховый, рога — зело велики, ноги крепки, а бегает словно конь… — Глаза её расширились, лицо побледнело. — Ночи там долгие, яко… яко тоска смертная, а коли к весне дело идёт, сказывают: «Дня на единый олений шаг прибавилось»…

Императрица спросила про их надобности, ласково обратилась к Наталье Долгорукой:

— Что об себе сказать имеешь?..

— Ваше Величество, премного благодарна… брат обо мне заботится.

— Мы счастливы вниманием Вашего Величества. — Катерина присела в поклоне.

— Счастливы? — с сомнением покачала головой Елизавета и засмеялась: — Э-эх! Когда-то мы счастливы будем… Когда чёрт помрёт, а он ещё и не хворал. Сколь горестей в державе нашей — не счесть. А в старые поры сколько их бывало!.. — Елизавета задумалась, уносясь куда-то мыслями. — Мудрый ваш предок Андрей Боголюбский, лучший из сыновей Юрия Долгорукого, а — убит… Аввакум, раскольник упрямый, скоморохов, яко волков, стрелял… Да и наши князья сколько крови пролили? Голицын с Борисом Долгоруким при Годунове дрались, печень грозились вырезать, волосы драли, бороды… А батюшка мой? Добр был, однако — казнил… Что говорить про Анну? Дикие времена… фрейлины немытые… Помягчить надобно нравы, да вот беда — как?

— Ах, Ваше Величество, — пропела Катерина. — Зато при дворе вашей милости, сказывали мне, вкус французский… и будто нигде так славно не танцуют менуэт, как в Санкт-Петербурге.

Елизавета остановила пристальный взгляд на Наталье:

— Вижу печаль твою, княгиня. Сведома она мне. И жалую тебя я отныне милостью своей и желаю видеть тебя на балах и ассамблеях… Отцы наши с тобой знатные были товарищи, и я не желаю оставлять тебя заботами своими… — И, взяв под руку Наталью, удалилась в другую комнату.

Катерина, несколько раздосадованная, скрылась за гардиной, а потом вышла в сад.

Луна бледным светом заливала деревья, кусты, травы. Тёмные тени образовали причудливые, фантастические силуэты. Лицо княжны заливали слёзы, охлаждая пылающие щёки…

Но вот она резким жестом смахнула слёзы, лицо её окаменело в гордости и досаде — и заработала мысль. Она не имеет права плакать и распускать себя, она должна очистить цель своей жизни и всё подчинить ей! Цель? Их несколько. Во-первых, вернуть долгоруковскую усадьбу Глинки, где прошло её детство. Во-вторых, вернуть свою красоту и величие, а для того найти достойного жениха. В-третьих, изучать труды Якова Брюса — она кое-что усвоила из их встреч, и начать надо с лунного календаря, а потом… Но главное: она хочет иметь ребёнка! — ей уже 30 лет, и она должна, должна родить наследника…

Она верит в своё кольцо судьбы — и непременно на него вернётся!

Клятву, данную при обручении с императором, она не нарушила, не уронила себя, не отвечала на ухаживания в ссылке — разве пара ей тот пригожий собой храбрец Овцын? Нет, только граф или князь, и непременно умный!.. Ни в Москве, ни в Петербурге пока она не встретила такого…

О ссыльных княжнах, вернувшихся в столицы (всех, кроме Катерины), современники отзывались единодушно: стали они совсем другими. Очевидец писал: «Быв до того годы тщеславны, сделались они чрезвычайно скромны и любезны, и даже сожалели о том, что они вне изгнания». Екатерина Долгорукая тоже стала другой: держалась скромно, была молчалива, но — никто не проникнул в её душу.

Много домов в Москве принадлежало князьям Долгоруким: на Знаменке, Волхонке, Пречистенке, Моховой… И всюду — довольство, покои, флигеля, конюшни, сады, погреба. Однако те, кто вернулся из ссылки, застали свои дома в обшарпанном виде, мебель обветшалой, диваны потёртыми, комнаты с истлевшими гардинами. Как-то постучала к Долгоруким Наталья Борисовна — встретили её неласково: не прощали мужу её того, что признался в винах и под пытками притянул чуть не всех Долгоруких.