Борис Акунин - Часть Европы. История Российского государства. От истоков до монгольского нашествия

Например, описано, как в 1024 году волхвы подняли в Суздале народное восстание против бояр, которые во время голода прятали продовольствие. Волхвы отправили караван за хлебом к соседним булгарам и тем самым спасли людей от вымирания. Князь Ярослав, вопреки своему прозванию «Мудрый», не одобрил этой разумной меры, сказав: «Бог посылает голод, мор, засуху или иную казнь за грехи, и не человекам судить о том».

Про князя полоцкого Всеслава Брячиславича по прозвищу Чародей (1029–1101) летописец сообщает как о чем-то общеизвестном, что мать родила его «ото волхования». На голове у новорожденного осталось «язвено» (очевидно, кусочек плаценты), и волхвы сказали княгине: «Это язвено навяжи на него, пусть носит его до смерти». Далее монах простодушно присовокупляет: «И носит его на себе Всеслав до сего дня; оттого и немилостив на кровопролитие».

В другом месте «Повести» есть любопытный пассаж о беседе боярина с волхвом, которая позволяет нам заглянуть в космогонию этой давно исчезнувшей системы верований. О сотворении человека и соотношении плотного мира с бесплотным волхв говорит: «Бог мылся в бане и вспотел, отерся ветошкой и бросил ее с небес на землю. И заспорил сатана с Богом, кому из нее сотворить человека. И сотворил дьявол человека, а Бог душу в него вложил. Вот почему, если умрет человек, – в землю идет тело, а душа к Богу».

Влияние волхвов сохранялось в народе еще много веков после крещения Руси. Известно, что даже в XVII веке, в царствование Алексея Михайловича, издавались указы, запрещавшие православным слушать волхвов и вступать с ними в какой-либо контакт.

Дальнейшая судьба «древнего и многочисленного народа, занимавшего великое пространство» (так аттестует финно-угров Карамзин), поражает своей многоцветностью. Казалось бы, между современными эстонцами, хантами и мадьярами нет совсем ничего общего – ни в культуре, ни даже во внешности. Однако же всё это разветвления одного языка, который оказался более живучим, чем цвет волос, форма черепа, разрез глаз и прочие антропологические черты. Вступая в контакт с инородным населением, финно-угры быстро его ассимилировали или ассимилировались сами. В типе лица, который сегодня считается типично русским (в отличие, скажем, от типично украинского), много изначально финских характеристик: скуластость, курносость, некоторая «размытость» линий. В генетическом коде великорусского этноса финская составляющая не менее сильна, чем славянская. И чем севернее губерния, тем меньше этот хромосомный зазор (между коренными нижегородцами и мордовцами, например, он составляет всего 2–3 условных единицы), что дает основание некоторым полемически настроенным исследователям даже называть русских «русскоязычными финнами».

Южнее Великого Леса, где сидели в своих болотах древние финны, тянулась Великая Степь, она же Дикое Поле – широкий коридор, по которому кочевые народы, двигаясь от пределов Ирана или Китая, вторгались через уральско-каспийские «ворота» в Европу. Одной из первых остановок, иногда на несколько веков, неминуемо становилось северное Причерноморье. Временами возникало встречное движение и с запада – когда в этом плодородном краю в поисках лучшей доли оседали земледельческие племена Европы. Но они задерживались там ненадолго – из Азии надвигалась очередная орда и вытаптывала или подминала под себя ростки оседлой цивилизации.

Всё это случалось бессчетное множество раз в доисторическую эпоху, однако незадолго до начала христианской эры миграционная активность народов заметно усилилась.

Причины, по которым орда уходила из родных мест, могли быть сугубо природными: климатические изменения или просто затяжная засуха, нехватка пастбищ, демографический взрыв. Миграция могла произойти и в результате политического конфликта. Большое племя, потерпев поражение в войне с восточным соседом, откатывалось к западу, изгоняя ранее обитавший там народ; тот проделывал то же самое со своим западным соседом, и так далее. Срабатывал «эффект домино», причем положение каждого последующего изгнанника становилось всё более отчаянным, так что завоевание новой родины становилось вопросом жизни и смерти. Иногда орду гнала вперед воля незаурядно одаренного или просто феноменально удачливого вождя, который задался честолюбивой целью создать империю. Таким был Чингис-хан, мечтавший о великой державе, где «девушка с золотым блюдом в руках сможет пройти от океана до океана, не опасаясь ни за золото, ни за свою честь». (Как мы знаем, держава была создана, но девушкам, тем более с золотом, по ней лучше было не гулять).