Вальтер Хаген - Фальшивомонетчики Третьего рейха. Операция «Бернхард»

Поскольку транспорт прибыл уже под вечер, я не мог распорядиться, чтобы ценности были перенесены в отдельное помещение и взяты под охрану. Так что мне ничего другого не оставалось, как находиться в своем кабинете всю ночь. На следующее же утро полученный от Швенда груз был отправлен в Берлин с нарочным в зарезервированном купе поезда. Естественно, погрузка и выгрузка тяжелейших ящиков командой сопровождения привлекла внимание пассажиров и железнодорожного персонала. О происшедшем узнало гестапо, имевшее, конечно же, своих агентов среди железнодорожников, и запросило меня, в чем дело. Я отделался оправдавшей себя формулировкой: «секретное мероприятие». Таким ответом гестапо должна была удовлетвориться, но так, однако, не произошло. Начальник венской полиции генерал-майор СС Хубер, ставший также высшим чином полиции безопасности и СД — абсурдная в принципе конструкция — являлся и шефом гестапо. Так вот он допросил свидетелей и охрану бывшего дворца Ротшильда. Но те практически ничего не знали о таинственном транспорте, а тем более о содержимом ящиков. История эта весьма заинтересовала Хубера, и он обратился к шефу гестапо в Берлине Мюллеру, с которым находился в дружеских отношениях: оба они были выходцами из баварской полиции, являясь до 1933 года рьяными противниками нацизма, но не по политическим соображениям, а как ревностные служаки любому режиму. Я нисколько не удивлюсь, если услышу, что Мюллер предоставил свои полицейские способности и знания в распоряжение Советов. Соратник его Хубер комиссией по денацификации был оштрафован на 500 марок и признан как «попутчик» нацизма, тогда как его подчиненные, выполнявшие в Вене его приказы и распоряжения, окончили свой жизненный путь на виселице или получили значительные сроки тюремного заключения. Хуберу было зачтено, что он работал до 1933 года в баварской полиции, не был членом НСДАП, а выйдя из церкви, чтобы понравиться новым господам, своевременно в нее возвратился, став снова католиком.

Мюллер, естественно, знал кое-что о транспорте и связанных с ним делах, но говорить что-либо Хуберу не стал. Вследствие этого операция «Бернхард» привлекла к себе внимание полиции Вены. Конечно, официально против нее предпринято ничего не было, полиция просто не осмеливалась, но палки в колеса все же ставила. Главным мотивом являлась чуть ли не психопатологическая ревность друг к другу различных служб, приводившая в Третьем рейхе к борьбе всех против всех, нарушая единое государственное управление. К этому добавилась самая настоящая вражда между гестапо и СД, произошедшая из стремления гестапо поглотить службу безопасности. Если в «операции Бернхард» происходили какие-либо неполадки — самые незначительные упущения и проколы — будь то не совсем правильно оформленные документы курьера, задержанного на границе, или один из агентов за рубежом или в оккупированных областях привлек к себе ненужное внимание, — Мюллер тут же получал соответствующее донесение, о чем немедленно докладывал Кальтенбруннеру, желая якобы «предупредить» его, что подобные вещи «наносят ущерб престижу рейха». Взбучку в таких случаях получал я, хотя и не являлся непосредственным участником «операции». Дважды дело доходило до того, что Кальтенбруннер запрещал дальнейшее осуществление акции. В первый раз причиной послужил незначительный прокол в Будапеште, а во второй — в результате интриги шефа гестапо Мюллера, что являлось излюбленным методом его работы.

К концу 1943 года я окончательно переместился из Берлина в Вену. В этом мне помог аргумент, что в Вене я буду находиться ближе к району моей деятельности — Юго-Восточной Европе. Но и в Вене я оставался всего несколько месяцев. Постоянная слежка за мною гестапо стала практически невыносимой, и я перебрался в Будапешт, где было значительно спокойнее. Однако через несколько дней после событий 20 июля 1944 года Кальтенбруннер приказал мне прибыть в Берлин. Я был обеспокоен, так как хорошо знал некоторых заговорщиков, а с двумя из них у меня были даже дружеские отношения. Когда Кальтенбруннер принял меня в своем кабинете на Вильгельмштрассе весьма неприветливо, я был почти уверен, что попал на подозрение. Представьте себе мое облегчение, когда Кальтенбруннер с возмущением сунул мне под нос документы, которые доказывали, что Швенд являлся евреем, если, конечно, они были настоящими.

Я нисколько не сомневался, что это — дело рук Мюллера. Как мне следовало поступить, чтобы отбить удар из-за угла? Я мог заявить, что эти документы сфабрикованы и что Швенд может представить настоящие документы о своей родословной. Но приведет ли это к успеху? Кальтенбруннер знал о способностях Швенда в области приобретения самых различных документов. С другой стороны, какими бы подлинными ни были его документы о рождении и крещении, у гестаповца Мюллера были все же гораздо большие технические возможности, и он мог представить кучу «подлинных» документов. Поэтому я отказался от такого способа защиты и перешел в наступление, сказав Кальтенбруннеру, что в осуществлении подобной акции вопрос идет не столько об арийском происхождении, сколько о способностях человека. В конце концов, в изготовлении фальшивых банкнот непосредственное участие принимали и евреи. Так какая разница, если сбыт их будет осуществляться тоже евреем? По крайней мере, он будет обладать необходимыми связями за границей. Далее я упомянул, что Швенд в любое время может представить документы о своем арийском происхождении. На Кальтенбруннера мои доводы произвели нужное впечатление, и он в тот же день дал разрешение о продолжении работы. Но до самого конца он все же думал, что Швенд — еврей.