Литтон Стрэчи - Королева Виктория

Причем она любила не только сам замок. В равной степени она привязалась к «простым горцам», которые, сказала она, «преподали ей многочисленные уроки смирения и веры». Смит, и Грант, и Росс, и Томпсон — она любила их всех, но больше всего привязалась к Джону Брауну. Егерь принца стал теперь личным адъютантом королевы — слугою, с которым она не расставалась никогда, который сопровождал ее во время переездов, служил ей днем и спал в соседней комнате ночью. Ей нравились его сила, надежность и внушаемое им чувство безопасности; ей нравились даже его грубые манеры и нескладная речь. Она позволяла ему такое, о чем другие даже и думать не смели. Придираться к королеве, командовать ею, делать замечания — кто бы еще мог на это осмелиться? А вот когда с ней обращался подобным образом Джон Браун, ей это явно нравилось. Эксцентричность казалась невероятной; но, в конце концов, не так уж редко вдовствующие владычицы позволяют преданному и незаменимому слуге вести себя так, как не дозволено даже родственникам или друзьям: ведь власть подчиненного всегда остается твоей собственной властью, даже если она направлена на тебя самого. Когда Виктория покорно подчинялась приказу оруженосца слезть с пони или накинуть шаль, разве не демонстрировала она высочайшее проявление своей собственной воли? Пусть удивляются, что уж тут поделаешь; но ей нравилось так поступать, и все тут. Возможно, подчиниться мнению сына или министра казалось мудрее или естественнее, но она инстинктивно ощущала, что в этом случае действительно утратила бы независимость. А зависеть хоть от кого-то ей все же хотелось. Ее дни были перегружены властью. И когда она ехала в карете по тихой вересковой равнине, то откидывалась на спинку сидения, удрученная и усталая; но какое облегчение — сзади на запятках стоял Джон Браун, готовый в любую минуту протянуть сильную руку и помочь ей сойти.

К тому же мысленно она связывала его с Альбертом. Во время походов принц доверял ему как никому другому; грубый, добрый, волосатый шотландец казался ей неким таинственным наследником усопшего. В конце концов она уверовала — или, по крайней мере, так казалось, — что, когда Браун рядом, где-то рядом витает и дух Альберта. Часто, ища решение какого-нибудь сложного политического или домашнего вопроса, она в глубокой задумчивости взирала на бюст бывшего мужа. Но было также замечено, что иногда в такие минуты неуверенности и сомнений взгляд Ее Величества останавливался на Джоне Брауне.

В конечном итоге «простой горец» стал почти что государственной фигурой. Его влияние трудно было переоценить. Лорд Биконсфилд не забывал время от времени в письмах королеве передавать приветы «мистеру Брауну», и французское правительство проявляло особую заботу о его комфорте во время визитов английского монарха во Францию. Так что, вполне естественно, он не пользовался популярностью у старших членов королевской семьи, и его недостатки — а он их имел достаточно, хотя Виктория и закрывала глаза на его чрезмерное пристрастие к шотландскому виски, — постоянно были темой едких замечаний. Но он верно служил своей хозяйке, и не уделить ему внимания было бы неуважительным со стороны ее биографа. К тому же королева не только не делала секрета из своей нежной привязанности, но и разнесла весть о ней по всему свету. По ее указу в честь Джона отчеканили две медали; после его смерти в 1883 году в придворном циркуляре появился длинный хвалебный некролог; и по эскизу Ее Величества выпустили мемориальную брошь — золотую, с изображением бывшего егеря на одной стороне и королевской монограммой на другой — для награждения шотландских слуг и крестьян, которую им следовало надевать в годовщину его смерти с траурным шарфом и заколками. Во второй серии избранных страниц шотландского дневника королевы, опубликованного в 1884 году, ее «преданный адъютант и верный друг» появляется почти на каждой странице и фактически выступает героем книги. Без всякой приличествующей королевской персоне сдержанности Виктория в деликатной манере как бы требовала сочувствия целой нации; и все же — так уж устроен мир — находились люди, делавшие отношения между монархом и ее слугой темой вульгарных шуток.

Неумолимо неслись годы; все заметнее оставляло следы Время; приближающаяся старость мягко наложила на Викторию свою руку. Пепельные волосы побелели; черты смягчились; невысокая плотная фигура раздалась и двигалась медленнее, опираясь на трость. И одновременно все существование королевы подверглось невероятной трансформации. Отношение нации, бывшее долгие годы критическим и даже враждебным, совершенно изменилось; и соответствующим образом изменился нрав самой Виктории.