О Рогова - Богдан Хмельницкий

Лицо Богдана приняло мрачное и грозное выражение, глаза его метали искры, он будто вырос, и простодушный запорожец невольно осадил своего коня. Но через минуту Богдан словно стряхнул с себя тяжелые думы и, обратившись к запорожцу, ласково спросил его:

- А ты давно живешь в Сечи?

- Она мне все равно, что мать, - с некоторою гордостью ответил казак, - вспоила меня и вскормила. Мне и трех лет не было, как батько мой приехал со мною на Запорожье. Мать-то умерла, он больно затосковал, продал хутор и пошел к запорожцам. Семи лет я уже ходил на татар. И твоего родителя покойника помню, славный был вояка. Не раз его в битвах видел, а вот тебя так совсем не помню.

- Давно это было, - проговорил задумчиво Богдан, - много воды с тех пор утекло. Постарел я, много невзгод видел, у одних татар сколько в плену насиделся.

Несколько времени они ехали молча. Наконец, запорожец подъехал к Богдану и нерешительно проговорил:

- Батюшка, Богдан Михайлович, что я тебе скажу. Ты мне жизнь спас, дозволь мне быть твоим слугою!

Хмельницкий удивленно глянул на него.

- А Сеча? - спросил он.

- Что-ж! - лукаво проговорил запорожец, - не ровен час и в Сечу с тобою заглянем, служить же буду тебе верой и правдой, прикажешь зарезать кого, зарежу, в огонь и воду пойду за тебя!

Хмельницкий немного подумал.

- А как тебя звать, хлопец? - спросил он.

- Ивашко Довгун, - отвечал запорожец.

- Так вот, Иване, заезжай ты ко мне дня через два на хутор. Там и перетолкуем, быть может, ты мне и понадобишься. А теперь ты куда едешь?

Ивашко замялся.

- Да как тебе сказать, Богдан Михайлович, ехал-то я по своему делу, да не попал, а теперь мне туда и ехать не след.

Богдан посмотрел на него с усмешкой.

- Вижу, вижу, что дивчина замешалась. Так, что ли?

- Да что-ж, батько! - махнув рукой, со вздохом проговорил Иван, надо, видно, тебе во всем признаться. Есть у этого Чаплинского воспитанница сиротка...

- Катря-то? - перебил его Богдан. - Эй, хлопец, ты не в своем уме, ведь, она панночка!..

- Что-ж, что панночка, - гордо вскинув голову, проговорил Иван. - И мы когда-то паны были да казаками стали, а все люди.

- Люди-то люди, да Чаплинский о себе больно много думает, он ее тебе добром не даст.

- А мы и силой возьмем!

- А как силой-то она и сама не пойдет?

- Эх, батько, - с досадою проговорил казак, - не мути ты меня. С чего ей не пойти? Ей там житье не сладкое, не в родном доме.

- Да куда же ты ее денешь? У тебя ни роду, ни племени.

- Вот в этом-то все и дело! Так, ведь, у меня зато в тростниках немало чего припасено, не даром тоже на татар набеги делал. Прикоплю еще маленько и обзаведусь хатой.

- Ну, это, брат, уж твое дело! - рассмеялся Богдан. - Ты, я вижу, хлопец ловкий. Не даром и мне служить хочешь, лишь бы по соседству быть.

Запорожец сконфузился.

- Нет, батько, право слово, нет! Этого я и в уме не держал.

- Ладно, ладно, - подсмеивался Хмельницкий, - там уж увидим.

Они подъезжали к Чигирину. Вдали замелькали огоньки в окнах маленьких домиков. Послышался лай собак. Всадники пришпорили коней и через несколько минут въехали в узкие улицы города. На рыночной площади, несмотря на позднее время, было много народу: и гуртовщики со скотом, и крестьяне в белых свитах, и мещане; все они толпились около шинка, гудели спорили, считали барыши, вырученные за день, и тут же пропивали их у жида-шинкаря, самодовольно потряхивавшего козлиною бородкою.

Довгун распростился с Богданом и вмешался в толпу, а Хмельницкий поехал далее в Черкасы, к знакомому полковнику Барабашу.

2. ПРИГЛАШЕНИЯ. ВЕЧЕРНИЦА

Як у землi кралевськiй да добра не було.

Як жиды рандари

Всi шляхи козацки зарандовали...

Подъехав к дому полковника, Хмельницкий бросил повода подбежавшему конюху и медленною важною походкою взошел на высокое крыльцо. Полковница Барабашиха сама отворила ему дверь и с низким поклоном приняла дорогого гостя. Лицо ее, однако, далеко не выражало приветствия, а в голосе, когда на вопрос Хмельницкого: "Дома ли кум?" - она отвечала: "Дома, милости прошу!" - звучала спесь пополам со злобою.

Они вошли через узкие низкие сени в просторную большую комнату. В печи пылали дрова и ярко освещали незатейливое убранство комнаты: несколько лавок, дубовый стол, оружие на стенах, в углу на полках посуду, на полу несколько звериных шкур.

Поговаривали, что у пана Барабаша денег много, но жил он скупенько, жался во всем, в чем мог, лишней прислуги не держал, пиров не задавал. К тому же он был уже стар и частенько вздыхал, что полковничья булава ему не под силу.