Борис Романов - Император, который знал свою судьбу. И Россия, которая не знала…

Такова правда о Николае II.

Не менее чем Николай II, был оболган и Павел I. Но это слишком давняя история. А ложь о последнем Государе саднит душу.

Кроме того, восстановление исторической правды о Павле I — хотя это, безусловно, необходимо — но вряд ли может изменить что-то в нашем сознании, в нашей современности и в нашем будущем. А вот правда о Николае II — может!

Последним дням Царской семьи посвящены десятки книг и сотни статей. Можно не сомневаться, что еще будут найдены новые свидетельства и написаны новые книги. Мы же хотим обратить внимание на одно свидетельство, которое, как нам кажется, доказывает, что Николай и Александра не только были морально (в высшем христианском смысле) готовы к трагической развязке, но и догадывались о сроке развязки.

Конечно, первым свидетельством приближающейся развязки была проведенная 4 июля 1918 года замена начальника охраны, пьянчужки Авдеева и его товарищей, на деловитых молчаливых «латышей» (так называли их охранники из местных жителей) и чекиста-профессионала Якова Юровского. Как известно, 12 июля 1918 года вернулся из Москвы Голощекин, а уже 13 июля Юровский получил приказ на ликвидацию всей Царской семьи.

14 июля екатеринбургский священник Сторожев получил разрешение отслужить службу в доме Ипатьева. Роберт Мэсси в своей книге «Николай и Александра» [16] пишет:

В первый свой визит в конце мая он (Сторожев) почувствовал, что, несмотря на усталость и болезнь императрицы, Николай и дочери были в хорошем расположении духа. Алексей, хотя и не мог ходить, участвовал в богослужении, находясь в кровати. Он казался счастливым, и когда отец Сторожев подошел к нему с распятием, мальчик посмотрел на него живыми и ясными глазами. 14 июля, когда священник пришел вновь, перемена была разительной. Семья казалась встревоженной и подавленной.

Следователь Н. Соколов, допрашивавший отца Сторожева в октябре 1918 года, записал с его слов, как происходило богослужение в доме Ипатьева 20 мая (2 июня по новому стилю) 1918 года [32]:

В следующей комнате, отделенной от залы, как я уже объяснил, аркой, находилась Александра Федоровна, две младшие дочери и Алексей Николаевич. Последний лежал в походной (складной) постели и поразил меня своим видом: он был бледен до такой степени, что казался прозрачным, худ и удивил меня своим большим ростом. В общем вид он имел до крайности болезненный, и только глаза у него были живые и ясные, с заметным интересом смотревшие на меня, нового человека. Одет он был в белую нижнюю рубашку и покрыт до пояса одеялом. Кровать его стояла у правой от входа стены, тотчас за аркой.

Около кровати стояло кресло, на котором сидела Александра Федоровна, одетая в свободное платье, помнится, темно-сиреневатого цвета. Никаких драгоценных украшений на Александре Федоровне, а равно и на дочерях я не заметил. Обращал внимание высокий рост Александры Федоровны, манера держаться, манера, которую иначе нельзя назвать, как «величественной». Она сидела в кресле, но вставала (бодро и твердо) каждый раз, когда мы входили, уходили, а равно и когда по ходу богослужения я преподавал «мир всем», читал Евангелие или мы пели наиболее важные молитвословия.

Рядом с креслом Александры Федоровны, дальше по правой стене, стали обе младшие дочери, а затем сам Николай Александрович; старшие дочери стояли в арке, а отступя от них, уже за аркою, в зале, стояли: высокий пожилой господин и какая-то дама (мне потом объяснили, что это был доктор Боткин и состоящая при Александре Федоровне девушка). Еще позади стояло двое служителей: тот, который принес нам кадило, и другой, внешнего вида которого я не рассмотрел и не запомнил. Комендант стоял все время в углу залы около крайнего дальнего окна на весьма, таким образом, порядочном расстоянии от молящихся. Более решительно никого ни в зале, ни в комнате за аркой не было. Николай Александрович был одет в гимнастерку защитного цвета, таких же брюках при высоких сапогах. На груди был у него офицерский Георгиевский крест. Погон не было. Все четыре дочери были, помнится, в темных юбках и простеньких беленьких кофточках. Волосы у всех у них были острижены сзади довольно коротко: вид они имели бодрый, я бы даже сказал, почти веселый.

Николай Александрович произвел на меня впечатление своей твердой походкой, своим спокойствием и особенно манерой пристально и твердо смотреть в глаза. Никакой утомленности или следов душевного угнетения в нем я не приметил. <���…>