Александр Доманин - Монгольская империя Чингизидов. Чингисхан и его преемники

Путь в Черный бор от родных кочевий был неблизким, и, как ни спешил Темучин, но по дороге он вынужден был остановиться на ночлег у старинного друга своего отца Мунлика-эчиге. Хан рассказал старому соратнику и другу, куда и зачем он едет, и тут умудренный немалым жизненным опытом Мунлик высказал довольно обоснованные сомнения в искренности кераитов: «Сами же они только что нас унижали и отказывались выдавать Чаур-беги. Как же это могло случиться, что теперь, наоборот, они сами приглашают на сговорный пир?.. Чисто ли тут дело? Вникнув в это дело, неужели ты, сын, поедешь?» («Сокровенное Сказание», § 168). Темучин послушался верного хонхотанца и не поехал дальше, отправив на пир своих нукеров Бухатая и Киртая. Когда те явились в Черный бор без хана, кераитские конспираторы поняли, что их тайный план раскрыт, и решили действовать не таясь и без проволочек. Назревавший исподволь конфликт начал переходить в открытую стадию.

Ситуация в начале 1203, судьбоносного для монгольской степи года, явно складывалась в пользу противников Темучина. Особенно тяжелыми для монгольского хана оказались последствия раскола в его собственном улусе. Алтан, Хучар и Даритай-отчигин сочли момент удобным и откочевали от Темучина, отказавшись подчиняться избранному ими же хану. С ними ушли тысячи людей — по разным данным, от одной трети до половины населения улуса. Да и ряд других монгольских обоков, формально сохранивших верность Темучину, фактически занял выжидательную позицию, отнюдь не спеша становиться под его девятихвостый бунчук. В сущности, монгольский владыка в тот момент мог опираться только на собственную немногочисленную дружину и два союзных обока — урутов и мангутов. Надо, впрочем, сказать, что, проиграв в количестве, монгольский хан значительно приобрел в качестве. Оставшиеся с ним были верные из верных. Преданность нукеров, многие из которых служили Темучину уже два десятка лет, понятна. Новые же союзники, уруты и мангуты, сами поставили себя в положение, когда только верность Темучину могла сохранить уважение к ним народов степи. Слишком громким был их уход от Джамухи, и возвращение в покинутый лагерь было невозможно: это значило полностью потерять лицо, стать посмешищем для всех монгольских родов.

И все же этот выигрыш в качестве не стоит переоценивать, ведь каждая из противостоявших Темучину группировок — кераиты Ван-хана, монголы Джамухи, даже Алтан и Хучар со товарищи — могла выставить количественно большее войско, чем то, которым располагал потомок Борджигинов. Вот этим своим превосходством и поспешили воспользоваться враги монгольского хана. В кераитской ставке решили немедленно атаковать нутуг Темучина, с тем, чтобы, используя внезапность нападения, покончить с претендентом на власть в степи. Идея была неплохой — впоследствии сам Темучин с успехом применял подобную тактику. Кераитский план внезапного нападения тоже имел все шансы на успех, поскольку заговорщики действовали стремительно. Тем более, сам Темучин едва ли мог предположить такое развитие событий: ведь о предательстве Ван-хана ему было неизвестно. Даже и то, что он не приехал на пир, было в тот момент не более, чем мерой предосторожности. Поэтому от Мунлика монгольский хан спокойно поехал домой, не ожидая каких-либо каверз, в то время как кераиты уже скрытно поднимали свои самые верные войска. Темучина вновь, в который уже раз, спасла случайность. Такие счастливые случаи, однако, повторялись в жизни сына Есугэя столь часто, что он сделал вполне закономерный вывод о том, что ему помогает само Вечное Небо. Заметим, что этот вывод привел к чрезвычайно серьезным последствиям — рекам пролитой крови и созданию самой могучей державы в мировой истории. И поистине удивительно, что всего этого не было бы, если бы один из заговорщиков, Еке-церен,{По данным Рашид ад-Дина, этот Еке-церен был одним из ближних нукеров Ван-хана. «Сокровенное Сказание» называет его младшим братом Алтана, что, в свете дальнейших событий, представляется более вероятным.} оказался более сдержанным на язык.

Дело в том, что, когда Еке-церен вернулся в свою юрту со знаменательного совещания, где решали судьбу Темучина, он поведал о принятом там решении своей жене Алахчит. Жена тут же велела ему прикусить язык и помалкивать, но эти слова успел услышать простой табунщик-харачу по имени Бадай, который как раз в этот момент заносил в юрту надоенное молоко. Этот Бадай, по-видимому, не отличался особенно острым умом и решил посоветоваться со своим более разумным товарищем Кишликом. И Кишлик сумел сложить два и два: ему уже приказали подготовить коней для некоего похода. Оба табунщика решили бежать к Темучину и предупредить его о кераитской угрозе. Не мудрствуя лукаво, они вскочили на тех самых подготовленных коней и той же ночью прибыли в ставку монгольского хана. Здесь они рассказали все, что им удалось узнать, и, видимо, слова их были достаточно убедительны. Темучин безоговорочно поверил этим пастухам-харачу и в эту же ночь, бросив все, бежал. Как выяснилось позже, если бы он промедлил хоть час-другой, было бы уже поздно. Стоит добавить, что Бадай и Кишлик за это свое деяние позже были награждены поистине по-царски: Темучин объявил их «тарханами», то есть свободными, и сделал тысячниками в своем войске. А столетие спустя потомки Бадая и Кишлика добавляли к своему имени приставку «тархан», нося ее как высочайшее звание.