Лев Гумилев - Хунну в Китае

Победа хуннов была полной; это признали даже их враги — южные китайцы. Империя, которую возглавил в Нанкине Сыма Жуй, считается китайскими историками основанной заново, а династия в отличие от погибшей получила особое название — Восточная Цзинь. Эти терминологические тонкости имеют реальный смысл: признание того факта, что исконные китайские земли попали в руки иноземного врага не на какой-то момент, а всерьез и надолго. Сыма Жуй принял титул Хуань-ди и отказался от мысли вернуть родной Север. Множество китайцев, и крестьян, и землевладельцев, бежали от хуннского ига и заселили малолюдные земли к югу от великой реки Янцзы. Только водный рубеж шириной до 5 км удержал хуннскую конницу в ее порыве к победам. Казалось, что дни Китая как самостоятельной державы сочтены, ибо для того, чтобы Китай смог оказать сопротивление, ему нужно было время для реорганизации, вернее, сформирования новой армии... И это время у него оказалось.

Оглянемся на минувшие четырнадцать лет (303-317) и посмотрим, что произошло. А произошло очень много, даже для самой мятежной эпохи. Великий Китай перестал существовать. Потеряв родные земли, колыбель своей древней культуры, Китай стал заурядным царством, окруженным с юга и запада воинственными аборигенами, фактически не подчинявшимися нанкинскому правительству. Виноваты в этом были не столько малочисленные хунны, сколько сами китайцы, расправившиеся за время Троецарствия с лучшей частью своего населения и продолжавшие самоистребление до полной катастрофы. Но можно ли их за это винить? Как мы видели, жестокость внутренних войн была последствием раскола страны, подготовленного минувшим блеском империи Хань. И даже война князей фамилии Сыма была неизбежна, ибо каждый из них был вынужден защищаться от соперников, а соперничество было неотъемлемой частью их солдатской природы, где стремление к власти не обуздывается культурой и образованностью.

Хунны из крошечного раздробленного племени, беспощадно угнетаемого и обижаемого, превратились в хозяев обширной страны, которую они перед этим залили кровью. Но как обвинить их за это? На жестокую войну их толкнула жажда справедливости, поруганной китайскими вельможами. Но, проявившись, она превратилась в жажду мщения, и пострадали не столько угнетатели, сколько беззащитный народ. Особенно развернулись хуннские кулы, составившие наиболее боеспособные и свирепые части хуннской армии. Опьяненные победами, они выместили на китайском населении свои обиды и принесли ему столько горя, что установление мира между народами, населявшими Срединную равнину, стало не только невозможным, но и неприемлемым для обеих враждующих сторон. И это не было продуктом злой воли хуннских вождей или легкомыслия китайских сановников. Сама логика событий вела к тому, чтобы из вспышки освободительного восстания одного из хуннских племен разгорелся костер войны нескольких больших народов. Чтобы понять трагичность коллизии, возникшей на берегах Хуанхэ, вспомним несколько тезисов из нашего этнологического «Введения».

Наследники кочевой державы Хунну — хунны и сяньбийцы — и потомки создателей империи Хань принадлежали к разным суперэтническим целостностям. Одни воспитались в суровых сухих степях и предгорьях Центральной Азии, другие — в мягком климате, среди бамбуковых зарослей и лессовых полей. Для одних друзьями были животные, для других — растения. Одних защищал от врага род, других — государство. Сообразно всему накопленному и передаваемому из поколения в поколение опыту кочевники и китайцы сложились в разные, непохожие друг на друга суперэтносы, с разными стереотипами поведения и разными системами отсчета повседневных идеологических понятий. Произнося такие слова, как верность, честность, дружба, благодарность и т.п., хунн вкладывал в них один смысл, а китаец — другой. В каждом отдельном случае нюансы трудноразличимы, но в больших количествах они бросаются в глаза и сообщают этническим целостностям те особенности, которые ныне называют этнопсихологией [112]. Насколько это было существенно для судеб этносов, мы увидим ниже, а здесь отметим, что, пока хунны и китайцы жили раздельно, каждый своим бытом, войны между ними не были столь ожесточенными, а компромиссы, наоборот, достигались часто и надолго.

Но для того чтобы объяснить грандиозную победу хуннов, необходимо учесть особенность этнологического характера. Не следует думать, что один китаец в IV веке был худшим воином, чем один хунн. Часто могло быть наоборот, но хуннская этническая система имела большее напряжение, нежели китайская, и потому хунны побеждали. Здесь наблюдается та же коллизия, которую отметил Ф. Энгельс, упоминая о египетском походе Наполеона Бонапарта, когда два мамлюка были сильнее трех французских драгунов, но тысяча французов — сильнее тысячи пятисот мамлюков [113]. Итак, после детального изучения хода событий можно с уверенностью сказать, что не сумма случайностей, а историческая закономерность была причиной победы хуннов.