А Ромашов - Кондратий Рус

Ворота в конюшенник были раскрыты. Прохор был там, шумел на лошадей.

- Не поил? - спросил старшего сына Кондратий, заглядывая в конюшню.

- Веду, тятя.

Прохор выгнал мерина и двух кобыл, жеребца вывел на поводу.

- Братья где? - спросил Кондратий.

- Спят, натьто.

Кондратий пошел будить парней. Они летом спали в овине. Он разбудил Гридю. Ивашки опять дома не оказалось.

- С вечера, кажись, вместе ложились, - зевая, оправдывался Гридя.

- Мать спросит, скажешь: послал я Ивашку силки проверить на рябка.

- Дак вить на лядину идем, тятя.

- Скажешь, как велено!

- Мне чо... Как велишь. Рябки - они в нижних осинниках держатся больше.

Кондратий ушел из овина растревоженный. Избаловала Татьяна Ивашку. Где шатается парень? Долго ли до беды! Леса кругом глухие, дремучие, зверье...

У избы на ошкуренных бревнах сидела Устя.

- А я сон видела, тятя...

Кондратий остановился.

- Будто спускаюсь я, тятя, в лог, а за мной собака чужая, лохматая. За подол норовит схватить. Испугалась я, пала в траву. Чую: лижет меня чужая собака, теплом дышит...

- Вещий сон. - Кондратий засмеялся. - Не зря по нашим полям Орлай рыщет, девицу-красавицу высматривает.

- Господи, спаси и помилуй! - Устя всплеснула руками. - Бусурманин вить он, тятя! Нехристь. Неужто сон сбудется!

- Небось, не украдет, - успокоил Кондратий дочь, увидел пустые ведра и упрекнул: - За водой мать послала, а ты стоишь!

Устя стала жаловаться на тяжелые березовые ведра.

- Надцелась я, тятя!

- Неслухи вы с Ивашкой.

Кондратий зашел в избу, достал из-под лавки топоры - широкие, крепкие, новгородской работы. Любой из трех доброго коня стоит. Знал, что заклинены и наточены топоры, а удержаться не мог, вертел их в руках, любовался.

Пока собралась семья в избу, совсем рассвело.

Кондратий склал топоры в угол и пошел к столу. Сыновья и девки потянулись за ним, застучали чурбаками по глиняному полу.

- О-хо-хоо, - вздыхала Татьяна, разливая кислое молоко в деревянные кружки. - Совсем заездили молодшенького! Не поест Ивашка горячих ерушников!

Немая Параська собралась реветь. Гридя показал ей кулак и закричал в ухо:

- Жив твой Ивашка! Не лешева с ним...

Параська понимала все и слышала не хуже других. Онемела она от великого страху лет пятнадцать тому назад. Уходил тогда Кондратий с семьей от галицкого князя, шла с ним и сестра Анфиса с дочерью. Лесами брели дремучими, кони и люди выбивались из сил. Отстала Анфиса с дочерью, нагнал их черемисин окаянный, задавил мать, а Параська спаслась как-то... Прибежала, треплет Кондратия за рубаху, а сказать не может. Мычит девка, лицо руками скребет, да что толку - слово изо рта пятерней не вытащишь...

Устя вертелась на чурбаке, как сорока.

- Выдь погляди, - сказал ей Кондратий. - Не идут ли из ултыра?

Устя бросилась бежать.

- Богу поклонись! - закричала на нее Татьяна. - Хлеб, поди, ела, скоморошница!

- Не оскудеет пища постная, скоромная, молосная, - забормотала Устя, кланяясь на все стороны. - Яко хлеб ломливый на вечере Исусовой... Аминь!

Она убежала.

- Лошадей погоним? - спросил Прохор отца.

- Запрем.

Прохор отодвинул кружку, стряхнул с бороды крошки.

- Пойду загоню.

- Подожди, - остановил его Кондратий. - Меч и рогатину возьмешь с собой на лядину.

Гридя захохотал:

- Тятька на побоище собрался!

- Чего гогочешь! - рассердился на сына Кондратий. - В лесу живем, на чужой земле.

- А летось Ивашка княжеских данников подстрелил. Мы куницу скрадывали. Собаки оттоль, с низины, ходом идут, а мы, значитца, прямиком, уметами порем. Ивашка и отстал, будто бахилы переобуть...

Параська слушает, рот разинула. Татьяна ее не гонит, самой любо послушать про молодшенького.

"Хоть старшего сына бог ума не лишил", - думает Кондратий, глядя на них.

- Идут! Идут! - заголосила Устя.

Кондратий встал и, перекрестясь, пошел в свой угол. Снял со стены колпак и опояску.

Устя забежала в избу и начала тормошить брата:

- Чего сидишь, неторопь! Невеста твоя идет, Вета!

Не выпуская кружки из рук, Гридя отбивался локтями:

- Отвяжись. Ну тя...

Кондратий пристегнул к опояске широкий охотничий нож и пошел встречать другодеревенцев. Они еще не поднялись из лога, а он уже стоял за воротами, ждал их. Подошла Татьяна с туеском, шепча на ходу молитву. Она просила у Христа прощения за кумовство с ултырянами.

Другодеревенцы тянулись гуськом: впереди всех маленький Туанко, потом старый Сюзь с сыном, с топорами оба, за ними три бабы, у баб за плечами пестери.