А Ромашов - Кондратий Рус

Прохор опоясался мечом, снял со стены большой лук и вышел из избы. День еще, солнышко светит, а все одно боязно. На Гридю какая надежда! Спит, поди, в елушках, неторопь.

Прохор спустился в лог, перебрел речку. Лошади лежали на траве, как неживые. Он прошел мимо, ни одна и башку не подняла - сморила жара лошадей. Вот и засека. Прохор негромко свистнул.

Из ельника выполз Гридя, приставил ему к брюху рогатину и заорал:

- Живота или смерти?

- Не балуй.

Гридя убрал рогатину и стал жаловаться, что замаяли его мухи и спасу от них нет.

- Пить-то принес? - спросил он Прохора.

- Принес.

В нагревшемся за день ельнике душно, жарко, зато шаманская тропа как на ладони - мышь пробежит, и ту увидишь.

- Слышь, Проша!

- Ну!

- Пошто мы от оштяков Юргана стерегемся?

- Ивашка к ним в кумирницу лазил.

- Вот дурья башка! Ушкуем его тятька прозвал. Ушкуй и есть, чистый разбойник! Спалят нас оштяки.

- Нишкни! Тятька идет!

Кондратий шагал не один, Пера был с ним. Они остановились за елушником, на шаманской тропе, и стали оглядываться. "Нас смекают", догадался Прохор и вылез к ним на тропу.

- Гридю домой посылай, - сказал Кондратий Прохору. - Тут он?

- Тутока, тятя! - отозвался Гридя, вылезая из елушника.

Увидев лохматого караульщика, босого, в тяжелой железной кольчуге, Пера засмеялся.

- Разобрало тебя, нехристя, - заругался Гридя. - Вырос больше сохатого и ржешь!

Кондратий отправил его домой и наказал - ворота держать на крепком запоре.

Ушел Гридя, ушли послы. Прохор остался один, поглядел на высокое еще солнце и полез в елушник. Лежал в теплом елушнике, думал, что до юргановых юрт версты полторы, будто и рядом, а сверни с шаманской тропы - ступишь шаг и погибнешь. Лес сырой, дремучий, лога крутые, глубокие. Старый Сюзь зовет это место урочищем лешего, Ворса-морта, по-ихнему. А тятька не взял ни меча, ни рогатины. Видно, Пера отговорил. Да и то сказать - в гости с мечом или рогатиной не ходят...

Морит от жары, глаза слипаются. Прохор кусал руку, чтобы не уснуть ненароком, тряс головой. Жарко, дремотно. Палит солнце, выжимает серу из елушника, к дождю такое тепло, к петровским грозам. От елушек шаманская тропа бежит саженей десять посреди берез. Прохор стал считать белоногих. Учил его счету тятька, еще на Устюжине, когда за великим князем жили. Много лет прошло, а Прохор не забыл. Посадил на землю удельный князь Юрий своего холопа Епишку. Набежали княжеские доводчики. Скот, кричат тятьке, твой, изба твоя, а земля по грамоте княжеская, он ей господарь и володетель...

Показалось Прохору, будто птица мелькнула. Придавил он локтями траву, поднял лук и стал вглядываться. Притаился кто-то за березой, стоит. "Пока на тропу не выйдет, стрелять не стану, - решил Прохор и ахнул: - Господи, девка!"

В красной рубахе, без платка, шла по тропе к нему черноволосая юрганка. Вот беда-то! И показаться нельзя и пропустить боязно. Он покачал елушки - может, испугается, убежит. Но черноволосая не испугалась, сказала "пайся" и протянула в его сторону кувшинчик. Он понял: здоровается с ним черноволосая, надо вылезать, все едино заметила.

Прохор вышел к ней на тропу.

- Ну, чего ты! Беспонятная...

Она улыбнулась ему и затараторила. Он стоял перед ней, грузный и большой, как медведь, слушал, но разобрать ничего не мог:

- Эх ты, травинка! Заблудилась, натьто.

Она совала ему в руки глиняный кувшинчик.

- Ивашка! Рума Ивашка...

Понял Прохор, взял у нее кувшинчик и хотел погладить черноволосую. Но она убежала.

Вечереть начало, почернели елки, холодная сырость выползла из логов. Вернулся Кондратий с подарками. Прохор рассказал ему про черноволосую юрганку и показал кувшинчик с томленой травой.

Кондратий подержал глиняный кувшинчик в руках, отдал его Прохору и сказал:

- Майта, дочка Юргана была.

Они выбрались из елушника и пошли рядом. Прохор не расспрашивал отца, ждал - все одно не удержится тятька, расскажет.

Перешли речку по жердям. Кондратий сел на срубленную осину.

- Посидим, Проша, поглядим на зарю закатную. Отдарил меня князь, как водится, по-соседски. Но слова его подарка лучше. Много, говорит, серебра - мало друзей. Так плохо. Мало серебра - много друзей. Так хорошо. Запомни мое слово, Прохор, нам с юрганами нечего делить. Они люди, и мы люди. Боги у нас разные, а жизнь одна. Станем друг другу пакостить - не выживем! Лес задавит, голод убьет... А Майту я знаю, ветер-девка и добрая, из юргановской породы.

Отец встал, пошел в гору, к воротам. Прохор шел за ним и думал: не зря, видно, говорится, что дитятко криво, да родителям мило. Уж нашто Ивашка разбойник, сколь от него хлопот и горя натерпелись, а тятька жалеет. Думку держал, хотел его на юрганке черноволосой женить. Этакова-то ушкуя на травинке.