Святослав Рыбас - Московские против питерских. Ленинградское дело Сталина

Черчиллю было непросто примириться с реалиями наступающей новой эпохи. Еще в 1941 г. он решил, что после окончания войны Соединенные Штаты и Британская империя образуют самый мощный в истории человечества военно-экономический блок. Что же касается Советского Союза, то он выйдет из конфликта крайне ослабленным. «Им наша помощь в восстановлении страны будет нужна куда больше, чем их помощь нам», — говорил он тогда. Однако в 1945 г. Советы были гораздо сильнее, а Британия — гораздо слабее, чем он предполагал. В то же время США были меньше, чем когда-либо за все военные годы, готовы отстаивать совместные англо-американские интересы — будь то в Европе или других регионах мира.

Впрочем, проанализировав ситуацию, премьер-министр осознал все эти факты. Когда стало ясно, что русские войска смогут беспрепятственно продвинуться до оговоренной линии соприкосновения с союзниками на реке Эльба, Черчилль подытожил свои опасения в письме министру иностранных дел Энтони Идену (Anthony Eden): «Происходит нечто ужасное. Волна русской гегемонии катится все дальше… Когда все закончится, территории, оказавшиеся под контролем России, будут включать прибалтийские провинции, все восточные области Германии, всю Чехословакию, немалую часть Австрии, всю Югославию, Венгрию, Румынию и Болгарию. Это одно из самых прискорбных событий в истории Европы, по масштабам не имеющее себе равных. Теперь нам остается надеяться только на скорое и радикальное столкновение с Россией и последующее урегулирование по его итогам».

В тот момент он еще имел в виду дипломатическое «столкновение». Черчилль хотел, чтобы США и Британия ужесточили свою позицию в отношениях с Москвой. Проблема, однако, заключалась в том, что западные союзники внезапно оказались в «неизведанных водах». К полному ошеломлению соотечественников, которых держали в неведении относительно того, насколько тяжело болен Рузвельт, 12 апреля президент США скончался.

Место этой гигантской исторической личности занял вице-президент Гарри Трумэн. В первые же недели после вступления нового президента в должность появились признаки того, что он готов вести себя с русскими гораздо жестче, чем его предшественник в последние месяцы жизни. Однако он, как и Рузвельт, не желал идти на риск вооруженного конфликта с Советским Союзом из-за Польши, которую тот уже занял, да и любой другой европейской страны. Вашингтон считал, что в ситуации, когда американские и советские войска стоят лицом к лицу на берегах Эльбы, пустопорожнее позерство пользы не принесет.

«Боевитый» настрой Черчилля по отношению к Москве не находил отклика и в британском обществе. Четыре года британцы считали русских героями и братьями по оружию, не подозревая, что ответного энтузиазма в Москве не наблюдается. Помимо нескольких десятков людей, управлявших военной машиной Лондона, в стране почти никто не знал, как вероломно и жестоко Советы подчиняли себе Восточную Европу.

8 мая 1945 г. стало днем победы в Европе. ВЗ часа дня премьер-министр обратился по радио к британскому народу, сообщив соотечественникам, что немцы подписали акт о безоговорочной капитуляции и, «таким образом, война с Германией окончена». Он напомнил, как Британия вела борьбу в одиночку и как к ней постепенно присоединились союзные великие державы: «В конце концов почти весь мир объединился против злодеев, и теперь они бессильно распростерты у наших ног. Мы можем позволить себе недолгую радость, но ни на минуту не должны забывать о трудах и усилиях, что еще ждут нас впереди». Необходимо ведь было довести до победного конца войну с Японией. «Теперь мы должны отдать все силы и ресурсы завершению стоящей перед нами задачи — как внутри страны, так и за ее пределами. Вперед, Британия! Да здравствует дело свободы! Боже, храни короля!»

Тем же вечером он, выйдя на балюстраду Уайтхолла, произнес речь перед гигантской толпой лондонцев; собравшиеся пели «Страну надежды и славы» и «Ведь он — отличный парень». Однако, вернувшись в свой кабинет, Черчилль говорил только о том, какой ужас внушают ему варварские действия Советов на Востоке. Пока мир праздновал победу, он несколько дней мрачно размышлял о судьбе Польши.

Затем Черчилль пригласил на Даунинг-стрит советского посла Федора Гусева и за ланчем устроил ему выволочку. В своем донесении посол описал, как премьер перешел на крик, перечисляя претензии к Москве: он говорил о Польше, о том, что коммунистические формирования в Югославии пытаются захватить Триест, о том, что британских представителей не пускают в Прагу, Вену и Берлин.