Андреа Жапп - Ледяная кровь

Думать… У Иоланды де Флери не было сил встать, позвать на помощь, а это доказывает, что она лежала на кровати в оцепенении, возможно, ее даже разбил паралич. Она умерла от асфиксии, если только у нее не остановилось сердце. Аконит, как и в случае с Аделаидой? Думать. Когда Адель де Винье, сестра – хранительница зерна, нашла безжизненное тело Иоланды, оно уже окоченело, а это доказывало, что молодая женщина умерла несколько часов назад, даже принимая во внимание ледяной холод, царивший в дортуаре. Иоланда лежала с широко открытым ртом, одна нога свисала с кровати, другая была поджата под ягодицы, а руки покоились на одеяле, несмотря на низкую температуру. Может, сильный приступ лихорадки заставил ее искать прохлады? Подобная гипотеза не казалась такой уж нелепой. Тем не менее она не объясняла положение ног Иоланды, а также длинную красную полосу, поднимавшуюся от основания шеи к носу. Окоченевшие члены покойной ставили Аннелету в тупик. Речь не могла идти о rigor mortis, трупном окоченении, начинающемся через три-четыре часа после кончины с мелких мышц шеи и становящемся полным часов через двенадцать. Если отталкиваться от времени последней службы, на которой присутствовала Иоланда, смерть наступила четыре-пять часов назад. Но тело было холодным и окоченевшим. Немногие известные яды действуют с такой скоростью. Аннелета Бопре стала рыться в своей памяти. Напрасно. Что-то ускользало от нее, какая-то деталь, связанная с неким животным. Она могла бы в этом поклясться. Но в одном Аннелета была уверена: убийца взяла этот яд не из ее шкафа, поскольку она не могла его идентифицировать.

Животное. Крупное животное. Очень опасное. Какое же? Искать. Когда-то она об этом читала. Почему она забыла, она, которую память и разум никогда не подводили?

Аннелета в ярости смахнула со стола зерна клещевины.

Вот уже две недели граф Артюс д'Отон пребывал в опасном раздражении. Он, обычно столь сдержанный, столь внимательный к мнению других – и особенно к мнению своих челядинцев, [17]поскольку те прекрасно знали привычки сильных мира сего, – гневался из-за пустяков, раздувал смешные промахи, которые прежде лишь позабавили бы его.

Слуги ходили на цыпочках, прижавшись к стенам, стараясь сделаться как можно более незаметными. Граф грубо отчитал прачку из-за складки на рукаве его шенса. [18]Повар решил, что настал его последний час, а причиной стала слишком пряная медовуха. Что касается кузнеца, то граф с яростью прижал его к стене кузницы, обвинив в жестокости, когда Ожье, любимый конь графа, недовольно заржал при появлении мастерового.

Все были чрезвычайно обеспокоены. Старые слуги с тревогой вспоминали о жутком трауре графа после смерти Гозлена, его единственного наследника, когда в угрюмом взгляде хозяина, во всех его жестах они читали желание убить кого-нибудь. Некоторые обращались за помощью к Ронану, к которому их сеньор относился с нежностью, удивительной для этого молчаливого человека. Старик был свидетелем рождения графа и в значительной мере его воспитателем. Он один осмеливался не обращать внимания на убийственное горе, охватившее графа после смерти сына. Слуги пытались получить сведения, возможно, объяснения. Ронан, как мог, успокаивал их: это желчное настроение должно было скоро пройти.

Ронан понимал, что заставило графа потерять интерес к еде и лишило сна. Мадам. Так он назвал эту даму, которая была необыкновенной женщиной. И хотя Ронан никогда не встречался с ней, он почувствовал это по преданности маленького Клемана, по ужасу, охватившему мальчика, пока его госпожа сидела в тюрьме, по приступам радости Артюса, сменявшимся меланхолическим настроением, по восхитительным отзывам Монжа де Брине, сеньора бальи, и даже по беспокойству мессира Жозефа из Болоньи, старого лекаря графа.

Ронан постучал в дверь маленькой библиотеки в форме ротонды, которую граф превратил в свой рабочий кабинет. В ответ он услышал нетерпеливое, строгое восклицание:

– Что еще? Неужели мне нужно спрятаться в какой-нибудь пустыне, чтобы наконец обрести покой?

Старый слуга притворился, что не заметил отвратительного настроения Артюса, и вошел в комнату.

– Повар покорнейше просит сообщить, что вы желаете на ужин. Вы похудели, монсеньор. На вас мешком висят короткие штаны и даже лосины.

– Я не голоден, у меня нет никаких желаний, и он раздражает меня, этот повар. Ты тоже, с твоим вечным упрямством старой клуши.