Натан Рыбак - Переяславская рада

...Чинно, но гневно говорят степенные государственные мужи. У патриарха Никона в глазах одобрение. Царь наклонил голову на левое плечо, слушает внимательно:

... - Не дадим православным людям в неволе погибать. Слать послов к гетману Хмельницкому. Уважить его просьбу. Быть отныне землям казацким и всему войску казацкому, как того они хотят, под высокою государевой рукою!

Духовенство и бояре приговорили:

- <����Присоединить, как о том просит гетман Богдан Хмельницкий, к России его, гетмана, со всем войском его, с городами и с землями, уважая не только единую веру с малороссиянами и многие просьбы их о том, но приняв во внимание также опасность страшную, которая грозит им от Речи Посполитой и Литовского княжества с одной стороны, а с другой стороны - угрозу ига турецкого и татарского>.

...Все стольники, и стряпчие, и дворяне московские, и дьяки, и жильцы, и дворяне, и дети боярские, и головы стрелецкие, и гости, и гостиные, и суконные сотни, и черных сотен и дворцовых слобод тяглые люди, и стрельцы - приговорили:

<����Принять гетмана Богдана Хмельницкого и все Войско Запорожское с городами и с землями под высокую государеву руку и вечное подданство, как того гетман Хмельницкий и все казаки просят>.

...Девятого октября 1653 года, через восемь дней после Земского Собора, по указу царя Алексея Михайловича из Москвы на Украину выехало посольство на великую раду, которую, как уведомили послы гетмана, Хмельницкий приказал собрать в Переяславе.

В составе посольства были: ближний боярин Василий Васильевич Бутурлин и при нем семь стольников, один стряпчий, трое дворян; окольничий и наместник муромский Иван Васильевич Алферов и при нем стольник, стряпчий, четверо дворян; думный дьяк Ларион Дмитриевич Лопухин и при нем один стольник. Сверх того повелел царь быть в посольстве начальнику московских стрельцов Артамону Матвееву. Также при посольстве состоять: трем сотникам, двум толмачам, довольно знающим язык украинский, польский, турецкий и латинский. А еще дана была посольству стража, числом в двести стрельцов.

Вместе с московским посольством выехали Лаврин Капуста и Герасим. Яцкович.

...Двадцать третьего октября царь Алексей Михайлович повелел объявить в Успенском соборе, в Кремле, свою высокую волю войску русскому итти войной на недруга земли Русской и веры православной, короля Речи Посполитой и Литвы - Яна-Казимира.

По торным дорогам на юг, к порубежным землям, двинулись, в заранее намеченном порядке, стрелецкие полки. Часть их шла под начальством воеводы Федора Васильевича Бутурлина, часть - во главе с князем Григорием Григорьевичем Ромодановским.

15

- Ганна, подумай, Ганна...

Сидел, опустив голову на руки. Слушал, как выстукивает по стеклам дождь. Ветер дергал ставни. На жаровне, в камине, тускло мерцали угли. Ганна притихла в ногах, на медвежьей шкуре, положила ему руки на колени, глядела в огонь.

Хмельницкий чувствовал: сердце до краев полно тоски и скорби. Как выплеснуть все это из сердца? Снова судьба зло насмеялась над ним. Лежал в земле его Тимофей. Навсегда, навеки ушел. Теперь он понимает: не только сына потерял в нем, гораздо больше. Подумал о своих годах. Положил теплую руку на голову Ганны. Может быть, она одна способна понять? А сколько лет напрасно отдал другой? Лживой, коварной. Он, который славился своим умением распознавать измену и коварство, оказался тогда просто неразумным младенцем. Как жаль теперь тех потерянных лет!

- Где ты была тогда, Ганна?

- Когда?

И догадавшись, - ведь не раз уже он спрашивал ее об этом, - Ганна пожимает плечами. Где? А где он был? Ей кажется, прошлого не было. Есть только то, что протекло в эти два года, когда она вместе с Богданом шла рука об руку, вместе с ним переживала радость и горе. Вот опять горе погиб Тимофей. Она знала, как тяжело Богдан переносит его смерть. Только вернулся Богдан из-под Жванца и сразу же кинулся в церковь. Припал к телу Тимофея. А когда вышел из церкви, все увидели - словно десяток лет внезапно лег на плечи гетману, - шел по двору такой походкой, какой еще никогда не ходил. Глаза в землю, плечи опущены. Кто лучше, чем она, понимал его боль и его тоску? Ведь только ей он доверялся, говорил:

- Идут года... Разве остановишь их? Только на Тимофея надеюсь. Отлетит с него, как чешуя, слиняет все, что сверху, останутся отвага и разум, тогда ему одному могу доверить свои замыслы, знаю: твердо будет хранить в сердце все мои стремления... Он понимает: счастья и воли краю добудем только воедино с Русской землей... Он не станет зариться на куски, которые кидают со своего стола паны, не станет Адамом Киселем или Еремою Вишневецким, не изменит вере, не предаст народ.