Джулия Ловелл - Великая Китайская стена

Но главным камнем преткновения стал дипломатический этикет. Китай в период поздней Цин закоснел в традиционном китайском видении международных отношений, в соответствии с которым все иностранцы являлись отсталыми варварами, не способными ничего или почти ничего предложить китайской цивилизации, а посему правильным поведением их при императорском дворе может быть лишь почтительное подчинение.

В соответствии с идеалистическими китайскими дипломатическими договорами, насчитывающими более полутора тысяч лет, иностранцам (по крайней мере теоретически) разрешалось посещать Китай только в качестве ничтожных вассалов, несущих дань, а не политически равноправных субъектов и уж точно не представителей «самой могущественной державы на земном шаре», какими Макартни и британцы самонадеянно видели себя. Вместо министерства иностранных дел Цинский Китай имел департамент приемов (даней), руководствовавшийся сложным перечнем положений, регулировавших частоту, продолжительность, глубину и число поклонов, которые требовались от посланников с данью. Китайцы и британцы так и не смогли договориться об условиях торговли, так как не сумели договориться даже об условиях взаимного существования. Назвать китайско-британскую коллизию 1793 года столкновением цивилизаций трудно: ни у одной из сторон не нашлось общих дипломатических оснований даже для того, чтобы хотя бы почувствовать запах конфликтной ситуации.

Будучи прагматичным дипломатом, но оставаясь еще и гордым британцем, Макартни потратил многие недели на пререкания по вопросам дипломатического протокола. Особые споры вызывал его отказ выполнять коутоу, обязательное изъявление почтения императору: троекратное преклонение коленей, каждое из которых включало в себя тройной поклон с касанием головой земли. Макартни выразил готовность приподнять шляпу, опуститься на одно колено и даже поцеловать императору руку (испуганные китайские чиновники быстро дали понять — о третьем варианте не может быть и речи), но отказывался исполнять коутоу, если только какой-нибудь китайский чиновник, равный ему по рангу, встанет на колени перед портретом Георга III. Последнее предложение являлось даже более неприемлемым, чем целование руки: подданные Цяньлуна, правителя «всей Поднебесной» (тянься, традиционный китайский термин для обозначения Китая), не могли принять равной власти другого суверена. Идея о том, что Китай — центр цивилизованного мира, к которому все остальные обязаны питать вассальную преданность, наиболее прочной нитью проходит через всю историю Китая. Даже сегодня, через сто шестьдесят лет после того, как «опиумные войны» положили начало процессу принуждения Китая к отказу от даннической системы и присоединению к современной международной торговле и дипломатии, отдельные китайские историки все еще не могут поверить, что Макартни так и не исполнил перед императором коутоу.

Китайцы начали давить на Макартни, вынуждая его согласиться на поклоны, в августе, за шесть полных недель до встречи британцев с Цяньлуном, и постепенно усиливали давление.

Стратегия уговоров, задействованная китайцами, включала в себя различные средства — от искусных иносказаний до прямого воздействия на желудок. В середине августа чиновники заметили послу, что китайская одежда лучше европейской «в том смысле, что та стесняет и мешает… коленопреклонениям и поклонам… Поэтому они предвидели для нас большие неудобства от наших пряжек на коленях и подвязок и намекали нам, что для нас было бы лучше освободиться от них перед тем, как отправиться ко двору». К началу сентября, не видя перемен в непримиримой позиции британцев, император лично приказал урезать британцам рацион питания, стремясь «убедить» их согласиться с имперским ритуалом. Когда Макартни и мандарины не спорили по главной теме: должны ли британцы исполнять перед императором коутоу, — они непрерывно пикировались по вопросу, как рассматривать подношения Цяньлуну — как «подарки» или как «дань». Макартни настаивал — это подарки от посла дипломатически равного субъекта. Не менее твердо Цяньлун стоял на том, что Макартни всего лишь подчиненное «лицо, назначенное для передачи дани».

Но даже если бы британцы уступили требованиям китайского протокола, далеко не ясно, смогли бы они получить от Цяньлуна нечто большее, чем им удалось (а именно: несколько кусков нефрита необычной формы, ящики с фарфором и отрезы материи, частью оказавшиеся ранее уже использованными предметами из подношений корейских, мусульманских и бирманских вассалов). Два года спустя Китай посетило намного более сговорчивое голландское посольство. Его члены исполнили коутоу сразу же, словно по сигналу шляпой или, скорее, париком (голландский посол Ван Браам вызвал у китайцев взрыв смеха, когда у него свалился парик во время исполнения коутоу перед императором на обочине обледеневшей дороги). И хотя вызывающе непоколебимые британцы, по словам ревизора миссии Джона Барроу, получили в Пекине пристанище, «больше подходившее для свиней, чем для человеческих существ», податливых голландцев разместили ничуть не лучше: их поселили в конюшне вместе с упряжными лошадьми. Да, действительно британскому посольству урезали рацион, когда споры о коутоу накалились до предела, но по крайней мере их никогда не оскорбляли, давая мясо на уже явно обглоданных костях, как то случалось с голландцами. Видимо, им доставались объедки с императорского стола. Голландцы исполняли коутоу в тридцати отдельных случаях, часто во внеурочное время и при низких температурах, и при этом, злорадно отмечал Барроу, «не получили… ничего примечательного», за исключением нескольких кошелечков, плохонького шелка и грубой материи, напоминающей ту, что известна морякам под названием «флагдук». Хуже всего то, что скучавшие китайские чиновники, похоже, цинично пользовались готовностью голландцев исполнять коутоу всему связанному с императором, заставляя визитеров кланяться в обмен на несколько печений, горсть изюма или объеденную баранью ногу, объявляя их дарами, присланными лично императором.