Эдвард Гиббон: Закат и падение Римской Империи. Том 1

После побежденного императора осталось двое детей - мальчик, которому было около восьми лет, и девочка, кото­рой было около семи. Их невинный возраст мог бы возбудить к ним сострадание; но сострадание Лициния было плохим ре­сурсом; оно не помешало ему искоренить потомство его со­перника. Казнь сына Севера еще менее извинительна, так как она не была вызвана ни жаждой мщения, ни политиче­скими соображениями. Победитель никогда не терпел ника­ких обид от отца этого несчастного юноши, а непродолжи­тельное и ничем не прославившееся царствование Севера над отдаленною частью империи уже было всеми позабыто. Но казнь Кандидиана была актом самой низкой жестокости и неблагодарности. Он был незаконный сын Лициниева дру­га и благодетеля Галерия. Благоразумный отец считал его слишком юным для того, чтобы выносить тяжесть импера­торской диадемы, но надеялся, что Кандидиан проведет свою жизнь в безопасности и в почете под покровительством тех государей, которые были обязаны ему императорским звани­ем. В ту пору Кандидиану было около двадцати лет, и, хотя знатность его происхождения не поддерживалась ни личны­ми достоинствами, ни честолюбием, она оказалась вполне достаточной для того, чтобы возбудить зависть в душе Лициния. К этим невинным и знатным жертвам его тирании мы должны присовокупить жену и дочь императора Диоклетиа­на. Когда этот монарх возвел Галерия в звание Цезаря, он вместе с тем дал ему в супружество свою дочь Валерию, пе­чальная судьба которой могла бы послужить интересным сю­жетом для трагедии. Она честно исполняла обязанности же­ны и даже делала более того, что требуется этими обязанно­стями. Так как у нее не было собственных детей, она согла­силась усыновить незаконного сына своего мужа и всегда от­носилась к несчастному Кандидиану с нежностью и заботли­востью настоящей матери. После смерти Галерия ее богатые поместья возбудили жадность в его преемнике Максимине, a ее привлекательная наружность возбудила в нем страсть. Его собственная жена еще была жива, но развод дозволялся римскими законами, а бешеные страсти тирана требовали немедленного удовлетворения. Ответ Валерии был такой, какой был приличен для дочери и вдовы императоров, но он был смягчен той сдержанностью, на которую ее вынуждало ее беззащитное положение. Тем, кто обратился к ней с пред­ложениями от имени Максимина, она сказала, что "даже ес­ли бы честь позволяла женщине с ее характером и положе­нием помышлять о втором браке, то по меньшей мере чувст­во приличия не позволило бы ей принять эти предложения в такое время, когда прах ее мужа еще не остыл и когда скорбь ее души еще выражается в ее траурном одеянии". К этим словам она осмелилась присовокупить, что она не может от­носиться с полным доверием к уверениям человека, который так жестокосерд в своем непостоянстве, что способен разве­стись с верной и преданной женой. При этом отказе страсть Максимина перешла в ярость, а так как свидетели и судьи всегда были в полном его распоряжении, то ему нет­рудно было прикрыть свой гнев внешними формами легального образа действий и посягнуть на репутацию и на благосо­стояние Валерии. Ее имения были конфискованы, ее евнухи и ее прислуга были подвергнуты самым жестоким истязани­ям, а некоторые добродетельные и почтенные матроны, ко­торых она удостаивала своей дружбы, были лишены жизни вследствие ложного обвинения в прелюбодеянии. Сама им­ператрица и ее мать Приска были осуждены на изгнание, а так как прежде, нежели их заперли в уединенной деревне среди сирийских степей, их с позором влачили из одного го­рода в другой, то им пришлось выказывать свой позор и свое бедственное положение перед теми восточными провинция­ми, которые в течение тридцати лет чтили их высокое зва­ние. Диоклетиан несколько раз безуспешно пытался облег­чить несчастную участь своей дочери; наконец, он стал про­сить, чтобы Валерии было дозволено разделить с ним его уединенную жизнь в Салоне и закрыть глаза своему огор­ченному отцу; это была единственная благодарность, кото­рой он считал себя вправе ожидать от государя, возведенного им в императорское достоинство. Он просил, но так как он уже не был в состоянии угрожать, то его просьбы были при­няты с равнодушием и с пренебрежением, а между тем гор­дость Максимина находила для себя удовлетворение в том, что он мог обращаться с Диоклетианом как с просителем, а с его дочерью как с преступницей. Смерть Максимина, по-ви­димому, обещала обеим императрицам счастливую перемену в их судьбе. Общественная неурядица ослабила бдительность их стражей, так что они легко нашли возможность бежать из места своего изгнания и, переодевшись, наконец успели ук­рыться при дворе Лициния. Его поведение в первые дни его царствования и почетный прием, оказанный им молодому Кандидиану, наполнили сердце Валерии тайною радостью: она полагала, что ей уже не придется трепетать ни за свою собственную судьбу, ни за судьбу усыновленного ею юноши. Но эти приятные ожидания скоро уступили место чувствам ужаса и удивления, и страшные казни, обагрившие кровью дворец Никомедии, убедили ее, что трон Максимина занят тираном еще более бесчеловечным, чем сам Максимин. Из чувства самосохранения Валерия поспешила бежать и, по-прежнему не разлучаясь со своей матерью Приской, блужда­ла в течение почти пятнадцати месяцев по провинциям, переодевшись в плебейское платье. Наконец они были задер­жаны в Фессалониках, а так как над ними уже состоялся смертный приговор, то они были немедленно обезглавлены, а их трупы были брошены в море. Народ с удивлением смотрел на это печальное зрелище, но страх военной стражи заглу­шал в нем чувства скорби и негодования. Такова была жал­кая судьба жены и дочери Диоклетиана. Мы оплакиваем их несчастия, не будучи в состоянии понять, в чем заключались их преступления, и, каково бы ни было наше мнение о жес­токосердии Лициния, мы не можем не удивляться тому, что он не удовольствовался каким-нибудь более тайным и более приличным способом мщения.