Эдвард Гиббон: Закат и падение Римской Империи. Том 1

Дороги Эмилиева и Фламиниева представляли удобный путь из Милана в Рим длиной почти в четыреста миль; но хотя Константин и горел нетерпением сразиться с тираном, благоразумие заставило его направить военные действия против другой италийской армии, которая и по своей силе, и по своему положению была способна или остановить его нас­тупательное движение, или - в случае неудачи - пресечь ему путь к отступлению. Храбрый и даровитый полководец Руриций Помпейян начальствовал над городом Вероной и над всеми войсками, расположенными в Венецианской провин­ции. Лишь только он узнал, что Константин выступил про­тив него, он отрядил большой отряд кавалерии, который был разбит подле Брешии и который галльские легионы пресле­довали до самых ворот Вероны. Проницательный ум Кон­стантина тотчас понял и необходимость, и важность, и труд­ность осады Вероны. Город был доступен только через уз­кий полуостров, находившийся на западной его стороне, так как три другое его стороны были защищены Адижем - быстрой рекой, прикрывавшей Венецианскую провинцию, кото­рая служила для осажденных неистощимым запасом людей и съестных припасов. Только с большим трудом и после не­скольких бесплодных попыток удалось Константину перейти реку на некотором расстоянии от города и в таком месте, где течение было менее быстро. Вслед за тем он окружил Верону сильными окопами, повел атаку с благоразумной энергией и отразил отчаянную вылазку Помпейяна. Когда этот неустра­шимый полководец истощил все средства для обороны, какие доставляла ему сила крепости и гарнизона, он втайне поки­нул Верону не ради своей личной безопасности, а в видах об­щей пользы. С невероятной скоростью он собрал такую ар­мию, которая была в состоянии сразиться с Константином, в случае если бы он вышел в открытое поле, или напасть на него, в случае если бы он упорно не выходил из своих око­пов. Император внимательно следил за всеми движениями столь опасного врага и, узнав о его приближении, оставил часть своих легионов для продолжения осадных работ, а сам выступил навстречу полководцу Максенция во главе тех войск, на мужество и преданность которых он мог всего бо­лее полагаться. Галльская армия выстроилась в две линии, согласно общепринятым правилам военной тактики; но ее опытный начальник, заметив, что италийская армия много­численнее его собственной, внезапно изменил расположение своих войск и, укоротив вторую линию, расширил фронт первой линии до одинакового размера с неприятельским. Та­кие эволюции могут быть без замешательства исполнены в минуту опасности только самыми испытанными войсками и обыкновенно имеют решающее влияние на исход битвы; но так как сражение началось к концу дня и продолжалось с большим упорством в течение всей ночи, то его исход зави­сел не столько от искусства полководцев, сколько от храбро­сти солдат. Первые лучи восходящего солнца осветили побе­ду Константина и поле резни, покрытое несколькими тыся­чами побежденных италийцев. Полководец Помпейян ока­зался в числе убитых, Верона немедленно сдалась на произвол победителя, а гарнизон был взят в плен. Когда воена­чальники победоносной армии приносили своему повелите­лю поздравления с этим важным успехом, они позволили се­бе почтительно выразить такие сетования, которые мог бы выслушать без неудовольствия самый заботливый о своем достоинстве монарх. Они упрекнули его за то, что, не до­вольствуясь исполнением всех обязанностей главнокомандующего, он подвергал опасности свою жизнь с такой чрезмерной храбростью, которая почти переходила в опрометчивость, и умоляли его впредь более заботиться о сохранении жизни, ко­торая была необходима для блага Рима и всей империи.

В то время как Константин выказывал на поле брани свое искусство и мужество, италийский монарх, по-видимому, ос­тавался равнодушным к бедствиям и опасностям междоусоб­ной войны, свирепствовавшей в самом центре его владений. Наслаждения были по-прежнему единственным занятием Максенция. Скрывая или, по крайней мере, стараясь скрыть от публики несчастья, постигшие его армию, он предавал­ся ни на чем не основанному чувству самоуверенности и от­кладывал меры предосторожности против приближавшейся беды, нисколько не замедляя этим наступления самой бе­ды. Быстрое приближение Константина едва могло про­будить его от пагубного усыпления: он льстил себя надеж­дой, что хорошо известная его щедрость и величие римского имени, уже спасшие его от двух неприятельских нашествий, по-прежнему без всяких затруднений рассеют мятежную галльскую армию. Опытные и искусные военачальники, слу­жившие под начальством Максимиана, наконец нашлись вы­нужденными сообщить его изнеженному сыну о неизбежной опасности, которая ему угрожала; выражаясь с такой свобо­дой, которая и удивила его, и убедила, они настаивали на том, чтобы он предотвратил свою гибель, с энергией употре­бив в дело все силы, какими мог располагать. Ресурсы Мак­сенция и в солдатах, и в деньгах еще были очень значитель­ны. Преторианская гвардия сознавала, как крепко связаны ее собственные интересы и безопасность с судьбою ее пове­лителя. Сверх того, скоро была собрана третья армия, более многочисленная, чем те, которые были потеряны в битвах при Турине и Вероне. Император и не думал принимать лич­ное начальство над своими войсками. Так как он не имел ни­какой опытности в военном деле, то он дрожал от страха при одной мысли о такой опасной борьбе, а так как страх обыкно­венно внушает склонность к суеверию, то он с грустным вни­манием прислушивался к предзнаменованиям, которые, по-видимому, грозили опасностью его жизни и его империи. Наконец стыд заменил ему мужество и заставил его взяться за оружие. Он был не в состоянии выносить от римского населения выражений презрения. Цирк оглашался криками не­годования, а народ, шумно окружавший ворота дворца, жа­ловался на малодушие своего беспечного государя и превоз­носил геройское мужество Константина. Перед своим отъ­ездом из Рима Максенций обратился за советами к Сивилле. Хранители этого древнего оракула были столь же опытны в мирских делах, сколь не сведущи в том, что касается тайн человеческой судьбы, а потому они и дали Максенцию такой ловкий ответ, который можно было применить к обстоятель­ствам и который не мог уронить их репутации, каков бы ни был исход войны.