Дмитрий Травин - Модернизация - от Елизаветы Тюдор до Егора Гайдара

Он вырос вне страха, веками владевшего домом Романовых. Он в молодости проехал по всей своей огромной стране. Он получил блестящее воспитание, учился у поэта Жуковского, реформатора Сперанского, министра финансов Канкрина, историка Арсеньева. Любопытно, что Арсеньев незадолго до назначения наставником цесаревича был уволен из Петербургского университета «за безбожие и революционные идеи». Николай I, по-видимому, хорошо сознавал, что знания, от которых он охраняет общество, на самом деле являются первостепенно важными для эффективного управления государством.

В жизни Александра, как в жизни, наверное, каждого свободного человека, не было прямых линий. И облик имперской столицы удивительным образом отразил душевный мир нового государя. На смену столь характерной для николаевской России классицистической вертикали, выводимой белыми колоннами на желтом фоне стены, пришла эклектика — бурная, игривая, живая. Дома перестали повторять друг друга, как перестали повторять друг друга люди. И самым ярким символом жизни, не вписывающейся в «вертикаль», стал именно памятник погибшему от рук террористов императору — Спас на Крови, не вписавшийся в набережную Екатерининского канала.

Александр Николаевич был самой яркой фигурой на российском троне. Но реформатором он стал все же не столько по личным качествам, сколько по велению времени. Россия с эпохи первых Романовых во все глаза глядела на Запад. И к середине XIX века Запад уже не оставлял ей выбора.

Либеральный дух в те годы бодро шествовал через все границы. Крепостное право рухнуло даже на восточных землях Пруссии. Аграрную реформу провела даже крайне консервативная Габсбургская империя. А Англия вообще взяла на вооружение фритредерский курс, активно снимая практически все хозяйственные ограничения. Свобода стала модной. Распространяясь из северо-западного угла Европы, она стремительно двигалась на Восток, и Россия уже не могла противиться велениям новой эпохи.

До поры до времени противился этому внешне грозный, хамоватый, но внутренне боязливый Николай I. Принять решение об отмене крепостничества он не мог, хотя аппарат готовил для него реформу. Особо активен был генерал Павел Киселев, проведший крестьянскую реформу в Валахии и представивший императору подробный отчет о своей деятельности. Николай три вечера просидел за его изучением, а затем сказал реформатору: «Меня в особенности заинтересовало то, что ты говоришь об освобождении крестьян. Мы займемся этим когда-нибудь; я знаю, что могу рассчитывать на тебя, ибо мы оба имеем те же идеи, питаем те же чувства в этом важном вопросе, которого мои министры не понимают и который пугает их» (цит. по: Я. Гордин. Право на поединок).

Однако это «когда-нибудь» при Николае так и не настало. Трудно переворачивать огромную страну, в которой у реформаторов было так мало союзников. Судьба Александра потом показала, что реформаторов давят как справа, так и слева. До тех пор, пока совсем не расплющат. Николай избежал подобной печальной участи, но не избежал гораздо худшей.

Поражение в Крымской войне показало, что демагогический патриотизм в духе уваровской формулы «Самодержавие, православие, народность» — вещь крайне хлипкая. Настоящему патриоту следует сначала укрепить державу назревшими реформами, а потом уже сочинять подобные триады, поскольку идеологическое подмораживание не может служить заменой трудным преобразованиям.

Николай умер в 1855 г. «Умер так внезапно и так странно для подданных из-за депрессии, — отметил биограф Александра II Леонид Ляшенко, — которая для самодержца страшнее самой сильной лихорадки». Поговаривали даже, что император покончил с собой, приняв яд, но эта трактовка его смерти чрезвычайно сомнительна. В общем, как бы то ни было, на престол в возрасте 36 лет вступил Александр. По легенде — весьма, впрочем, правдоподобной — Николай перед кончиной завещал сыну освободить крестьянство.

И вот духовная атмосфера страны быстро начала меняться. Четыре года потребовалось на то, чтоб рухнули страх и апатия. Часть общества по-прежнему боялась перемен, но в то же время появились люди, сумевшие быстро связать воедино идущую с Запада идею свободы с болезнями, поразившими стагнирующую империю. И как только все это увязалось, ясно стало, что тянуть с реформами никак больше нельзя.

Весьма интересны в этой связи наблюдения племянника Киселева Дмитрия Милютина, ставшего позднее военным министром, а во второй половине 50-х гг. служившего начальником Главного штаба Кавказской армии. Милютин не был в столице с 1856 по I860 г. и, приехав туда, вдруг почувствовал, что оказался в иной стране. «Мертвенная инерция, в которой Россия покоилась до Крымской войны, и затем безнадежное разочарование, навеянное Севастопольским погромом, сменилось теперь юношеским одушевлением, розовыми надеждами на возрождение, на обновление всего государственного строя. Прежний строгий запрет на устное, письменное и паче печатное обнаружение правды был снят, и повсюду слышалось свободное, беспощадное осуждение существующих порядков».