Дмитрий Травин - Модернизация - от Елизаветы Тюдор до Егора Гайдара

Именно во время осуществления приватизации Чубайс стал по-настоящему широко известен в массах и по-настоящему сильно нелюбим народом. Трудно сказать, какой конкретно грех ему не могли простить. То ли и впрямь ждали, что ваучер будет равен по цене автомобилю, как заявил однажды не сильно искушенный тогда в пиаре Чубайс? То ли сильно огорчились из-за ваучеров, потерянных в ЧИФах — чековых инвестиционных фондах? То ли просто восприняли этого человека как символ утраты иллюзий, которых так много было у нас в стране перед началом эпохи радикальных реформ?

Невзлюбили Чубайса за массовую приватизацию и некоторые экономисты, уверявшие общественность, что так дела не делаются и что раздача собственности народу — далеко не лучший способ обеспечить эффективную работу экономики.

На самом деле именно приватизация в реформаторской деятельности Чубайса вызывает наименьшие сомнения. И не потому, естественно, что она прошла идеально, а потому что любой другой вариант решения проблемы собственности привел бы в тот момент к гораздо худшим результатам.

Можно ли было, скажем, вообще не торопиться с разгосударствлением? Можно. Только не следует думать, будто отмена официальной приватизации означала бы и отмену приватизации номенклатурной, т.е. той, при которой директора перекачивали государственные деньги в свои карманы с помощью всякого рода фирм, «обслуживавших» предприятия различными способами. Даже у сильного, некоррумпированного государства нет никакой возможности контролировать десятки тысяч директоров в ситуации, когда госсобственность охватывает всю страну. А уж в России начала 90-х гг., когда любой присланный сверху контролер с радостью за солидную взятку готов был присоединиться к процессу номенклатурной приватизации, такой возможности не имелось и подавно.

По сути дела массовая приватизация представляла собой единственный способ предотвратить откровенное разворовывание страны. По модели, которую принял тогда к исполнению Чубайс, большая доля собственности досталась трудовым коллективам и держателям ваучеров — приватизационных чеков, розданных за символическую плату всем гражданам России.

Но, может быть, следовало имущество не раздавать, а продавать за крупные деньги крупному капиталу. Социальная справедливость при таком подходе пострадала бы, но зато экономическая эффективность выиграла.

Бесспорно, следовало бы поступать именно так. Но при одном условии. Если бы имелись те крупные капиталы, которые желали имущество купить. Однако в начале 90-х гг. иностранцы в Россию не рвались, а свои богатеи были по нынешним меркам еще очень-очень бедными. Быстро продать удалось бы лишь небольшую долю собственности — преимущественно в Москве и в отраслях добывающей промышленности. Да и то, скорее всего, цены продаж были бы близки к символическим по причине той же всеохватной коррупции.

Что же касается основной массы предприятий, то в отношении их разгосударствление растянулось бы на годы и даже на десятилетия. И это фактически означало бы переход ко все той же номенклатурной приватизации. То есть к моменту, когда некий заводик решились бы наконец предложить стратегическому инвестору, оставшееся на нем имущество уже не стоило бы и ломаного гроша.

Не надо думать, будто приватизация могла быстро привести в Россию крупные капиталы. В страну с высокой инфляцией все равно никто идти не желал. Не надо думать также, будто приватизация могла обеспечить деньгами госбюджет или граждан — обладателей ваучеров. При общей пассивности капитала деньгам этим просто неоткуда было взяться.

Приватизация могла решить только одну проблему. Она способна была создать рынок ценных бумаг, чтобы к тому моменту, когда капитал все же появится, инвесторы просто покупали себе контрольные пакеты акций вместо того, чтобы оплачивать услуги чиновников, готовых дать бизнесу доступ к имуществу лишь за большую взятку. В основном массовая приватизация эту проблему действительно решила. А те предприятия, которые российская власть Чубайсу продать не дала, либо передавались потом бизнесу за соответствующую мзду, либо по сей день служат кормушкой для управляющих ими государственных менеджеров.

Сегодня мы видим, что на рынке ценных бумаг можно гораздо быстрее решить любую проблему, чем на «рынке» чиновничьих услуг. Поскольку первый — несмотря на все его несовершенства — это все же конкурентный рынок, тогда как второй — не более чем монопольная кормушка.