Владимир Игнатов - Палачи и казни в истории России и СССР

Исследователь каторги Влас Михайлович Дорошевич, бывший на Сахалине и встречавшийся с Комлевым, приводит некоторые факты, характеризующие палача. «Докторов, присутствовавших при наказаниях, поражало озлобление и утонченное мучительство, которому Комлев подвергал своих жертв. Комлев как бы смаковал свое могущество. На экзекуции он надевал особый костюм: красную рубаху, черный фартук, высокую черную шапку. И крикнув: “Поддержись!” — медлит и выжидает, словно любуясь, как судорожно подергиваются от ожидания мускулы у жертвы. Докторам приходилось отворачиваться и кричать: “Скорее! Скорее!”, чтобы прекратить это мучительство. “А они меня мало бьют? Всю жизнь из меня выбили”, — говорит Комлев, когда его спрашивают, почему он так “лютеет”, подходя к разложенному на кобыле человеку.

За покушение на жизнь конвойного или сотрудника администрации каторги заключенные приговаривались к повешению, поэтому помимо порки палач приводил в исполнение и смертные приговоры. Комлев лично повесил 13 человек. Чем-то действительно страшным веет от этого человека, который выкладывает по пальцам, “сколько их всего было”, — вспоминал Дорошевич: — “Сначала один в Воеводской... потом еще два в Воеводской... Двух в Александровской... Да двух еще в Воеводской... да еще один... да еще три... да еще один... да еще один... Всего мною было повешено 13 человек”. И было жутко, когда он рассказывал мне подробно, как это делал. Рассказывал монотонно, словно читал по покойнику, не говорил ни “казнимый”, ни “преступник”, а понижая голос: “Первым был Кучеровский. За нанесение ран смотрителю Шишкову его казнили в Воеводской, во дворе. Вывели во двор 100 человек, да 25 из Александровской смотреть пригнали. На первом берет робость, как будто трясение рук. Выпил 2 стакана водки... Трогательно и немного жалостливо, когда крутится и судорогами подергивается... Но страшнее всего, когда еще только выводят, и впереди идет священник в черной ризе, — тогда робость берет. ...По вечерам было особенно трогательно, когда выходишь, бывало, все “он” представляется”. После первой казни Комлев пил сильно: “Страшно было. Но со второй привык и ни до казни, ни после казни не пил. Просят только: “нельзя ли без мучениев”. Белеют все. Дрожат мелкой дрожью. Его за плечи держишь, когда на западне стоит, а через рубашку чувствуешь, что тело холодное. Махнешь платком, помощники подпорку и вышибают”. Какой ужасный и отвратительный человек, скажете вы. А я знал женщину, ласками которой он пользовался. И у этой женщины еще был мужчина, который избил ее и отнял подаренные Комлевым две копейки» (8).

В 1894 г. Комлеву разрешили жить на поселении. Он женился, купил дом (а это среди ссыльно-поселенцев почиталось за признак немалого достатка), с большим усердием занялся огородными работами. Но, как свидетельствовали каторжанские предания, Комлеву ни разу не удалось собрать урожай со своего огорода: все уничтожали каторжане. Не решаясь напасть на своего палача в открытую, они таким образом сводили с ним счеты, мстили ему за позор его промысла.

В августе 1906 г. в России в чрезвычайном порядке был принят закон о военно-полевых судах для террористов. Закон требовал, чтобы военнослужащих расстреливали, а гражданских лиц вешали. Но из-за нехватки палачей повешение часто заменяли расстрелом, который производился воинскими подразделениями. Командующий войсками Одесского военного округа А. Каульбарс доносил 20 сентября 1906 г. военному министру, что частые казни «через расстрел производят неблагоприятное впечатление на войска». На этом основании он просил отпустить ему аванс на оплату палачей для совершения казней через повешение вместо расстрела. Однако в этой просьбе ему было отказано. Сравнивая отношение к палачам в европейских странах и в России, следует подчеркнуть существенную разницу в восприятии профессии палача массовым сознанием европейцев и русских людей. Для жителя европейской страны палач воспринимался как слуга власти, так же как сборщик налогов или офицер армии. Палачи держали лавки, магазинчики и кабачки, люди знали, кому они принадлежат, и никто не гнушался такого рода соседством. В России же представители всех слоев общества видели в палаче преступника, прежде всего против собственной души, негодяя закоренелого и неисправимого. Палач зарабатывал своим ремеслом деньги на жизнь, но позорил навек свой род и фамилию, и не существовало обстоятельств или доводов рассудка, способных в глазах русского общества извинить выбор палачом своего страшного и постыдного ремесла.