Сергей Сартаков: Свинцовый монумент

- В чем? - Мирон смотрел на отца испытующе, точно бы примеряя к себе его слова.

- В том и дело, Мирон, и ты, Андрей, что у каждого совесть своя, медленно проговорил отец. - То же самое нести одному - как пушинку, другому - как лиственничное бревно. А иной раз наоборот. Так надо, чтобы всегда, если она хотя бы только чуточку самую задета, бревном бы на плечи давила. Тогда будешь ты человеком. А в чем она меня давит, если не поняли, то мне уж обстоятельнее и не растолковать. - Встрепенулся, двинул по столу к самовару чашку свою. - Ну а чего, гляжу я, носы-то повесили? Мать, налей мне горяченького!

- Папа, а где она, эта тайга? - спросил Андрей.

- А черт ее знает. И думать о ней не хочу. Далеко она где-то. Единственное, что запомнил, вроде бы Ерманчетской она называлась. А конца и краю ей нет, это точно. - Отец безнадежно махнул рукой.

И разговор пошел уже самый обычный, житейский, как это и бывает во всех дружных семьях за утренним столом. Отец еще, посмеиваясь, успел рассказать, что в согласии с матерью дали они имена сыновьям, какие в дни их рождения значились по церковному календарю, хотя в церкви ребят и не крестили. Сделали так, чтобы не спорить, не мучиться с выбором. А мать призналась, что очень боялась: вдруг придется на такой день какой-нибудь Павсикакий, Пафнутий или Иуда. Мирон хохотал и говорил, что, когда женится и родится у него сын, никаким календарям доверяться не станет, а назовет Сергеем. Будет Сергей Мироныч. В память о Кирове. Мать руками всплескивала: "Да ты женись сперва! Невесты себе еще не выбрал, а сыну имечко определил". Андрей подмигивал брату, он-то знал побольше, чем мать.

- Невесту, мама? - вдруг с какой-то отчаянностью сказал Мирон. Хочешь, я сегодня вечером приведу?

Мать посерьезнела, поправила косынку на голове.

- Сказала бы я тебе, Роня: приведи! Да слова твои чтой-то очень не нравятся. Уваженья в них нет. И любви нету. А невеста, жена - это же любовь? О ком ты это? Не замечала я возле тебя таких девушек.

Мирон густо покраснел, отмахнул со лба волосы.

- Ну, считайте, сболтнул.

- А ты прямо на вопрос отвечай, - вступил в разговор отец. - Этакое ни с того ни с сего не сбалтывают. О ком?

- Не отвечу я, - тихо, но как-то вызывающе сказал Мирон. - Потому не отвечу, что и люблю и уважаю.

- Н-да, - неопределенно проговорил отец. - В общем, чего же, в наше время родители детей своих о таком и не спрашивают. Единственно кто - это совесть твоя имеет право спросить.

- О совести моей не тревожьтесь, - теперь уже с открытым вызовом сказал Мирон. - А в баню и подстричься сходить мне можно?

- Вот так, Роня, тоже не стала бы я говорить, - ответила мать. - Тут и к матери с отцом нет уважения, и к самому себе.

У Мирона дрогнули губы, но он сдержался, встал, аккуратно отодвинул стул, поправил ложечку, лежавшую на чайном блюдце, и вышел из-за стола.

- Мама, я пойду в баню и подстригусь, - сказал он от двери. И голос у него был очень ровен. - А потом надену новый костюм. До ужина погуляю.

В сенях Мирона нагнал Андрей. Спросил заботливо:

- Успеешь?

- Должен успеть. А ты мне вот в чем помоги. Как вернусь я из бани, пообедаем, выйди раньше меня на улицу, вынеси эти кувшинки. Чтобы дома никто не заметил.

- Помнутся, передавать из рук в руки, - сказал Андрей с сожалением. Они такие нежные.

- Ну... я не хочу... не могу, чтобы видели.

- Ладно. Сделаю.

- И еще... Дай мне какую-нибудь из своих картинок. Стрекозу или бабочку. Понимаешь, я обещал.

- А бери хоть все, - великодушно отозвался Андрей, - мне не жалко, я сколько хочешь еще нарисую.

- Все не надо, дай штуки две. Самые лучшие.

Мирон ушел. Андрей принялся перебирать свои рисунки. У него тонким пером, тушью на ватмане удивительно хорошо получались цветы, птицы, зверушки разные, насекомые. Он перерисовывал их из книг, одинаково удачно рисовал и с натуры. Откуда и как пришло к нему это увлечение, он и сам не знал. Сколько помнил себя, столько помнил с карандашом в руке, рисующим на чем попало. На чистом листе бумаги, на старой газете, на скатерти, на только что побеленной стене. Мать рассказывала: никаких других игрушек в самом раннем детстве ему не покупали, дарили только карандаши. Плакал, когда карандаш исписывался, а в запасе нового не было.

И в школе на уроках рисования он недюжинным своим уменьем ставил учителя в неловкое положение. Получалось: ученик подсказывает преподавателю, как нужно держать карандаш, как правильно создавать перспективу, глубину, как распределять свет и тени.

Дома стали поговаривать: не отдать ли Андрея в художественное училище. Но в их маленьком городке такого училища не было, а в областной город Светлогорск везти... Вдруг провалится на экзаменах, только издержки одни на поездку, а денег и так в обрез. А примут? Значит, от дому он совсем оторвется. Как там один он, мальчишка, устроится и как они, родители, останутся без него? Да и верное ли это дело? Спрос на учителей рисования небольшой, и зарплату они получают маленькую. А картины писать и продавать, как это делают настоящие художники... Неизвестно еще, выйдет ли из Андрея настоящий художник, а если и выйдет, так ходят слухи - голодают они. Напишут картину, а она потом никому не нужна. Все чердаки, кладовки у себя завалят измазанными полотнами, в квартире от запаха краски не продохнешь, и, главное, все думай и думай, что тебе завтра нарисовать, чтобы купили твою работу.