Мартин Гарднер - Когда ты была рыбкой, головастиком - я...

Насколько я знаю, Честертон не читал ни одной из четырнадцати книг Л. Фрэнка Баума о Стране Оз. Думаю, он бы изумился, узнав, что у каждой из пяти областей Страны Оз — свой цвет. Страна Жевунов — голубая, земля Мигунов — желтая, южная провинция Болтунов — красная, северная провинция Гилликинов — фиолетовая, а Изумрудный город — конечно же зеленый. Честертон любил каждый цвет. В одном из своих лучших эссе, «Сияние серого цвета» [137], он превозносит могущество серого, оттеняющего другие цвета, которые на его фоне кажутся лишь ярче.

В своем весьма тонком предисловии к «Разноцветным землям» Мейзи Уорд напоминает нам о том, что Г.К.Ч. именовал «центральной идеей» собственной жизни, — о том, что людям следует учиться воспринимать всё, от подсолнуха до космоса, как чудо и вечно испытывать благодарность за эту привилегию — быть живыми. Ведь мироздание было бы куда проще и его было бы куда легче понять, если бы не существовало ничего , верно? Это ощущение восторженного трепета перед невероятной, устрашающей загадкой того, почему есть «что-то», а не «ничто» (или, как написал однажды Стивен Хокинг, почему Вселенная «дает себе труд существовать»), — ощущение это может вызвать чувства настолько близкие к сартровской «тошноте», или «головокружению метафизического удивления», как именовал его Уильям Джеймс, что, если бы оно возникало дольше, чем на несколько мгновений, мы бы сошли с ума. В «Разноцветных землях» это чувство пронизывает две миниатюры — эссе «Чудо деревянного столбика» и рассказ «Тоска по дому не выходя из дома».

Вот фрагмент «Чуда деревянного столбика»:

Когда мои мистики заявили, что хотели бы посмотреть на столб, они имели в виду, что предпочли бы его себе вообразить. Как поэты они были куда лучше меня, и они представили его себе, едва увидев. Но я-то мог бы увидеть столбик еще до того, как его себе представил — и, более того (как я уже сообщал), я мог бы почувствовать его до того, как увидел. Для меня этот столб чудесен уже потому, что он там; там — независимо от того, хочу я этого или нет. Я как дурак ударился о столб, но если бы в меня ударила молния и я ослеп, столб все равно оставался бы на своем месте — невидимой сущностью вещей. Ибо самое удивительное во Вселенной — то, что она существует, а не то, что мы способны обсуждать ее существование. Все настоящие духовные учения свидетельствуют об этом мире не меньше, чем о мире ином: да, говорят они, материальная Вселенная действительно существует. Космос по-прежнему дрожит до последней звездочки от того мощного пинка, который доктор Джонсон дал своему камню, когда разгромил Беркли [138]. Этот пинок был не философией — он был религией.

«Тоска по дому не выходя из дома» предвосхищает давно забытый роман Честертона «Жив-человек» [139](в 2000 году его снова издал «Dover», в мягкой обложке). В этом рассказе человек с невозможным именем Бел Ветр пускается в кругосветное путешествие, чтобы вновь обрести угасшее было чувство благодарности и восхищения своей женой и домом. В «Жив-человеке», одной из самых смешных фантазий Г.К.Ч., Бел Ветр заменен Инносентом («Невинным») Смитом, который колесит по миру с той же целью, что и Ветр. Настоятельно рекомендую вам прочесть этот любопытнейший роман. Главу о нем можно найти в моей «Фантастике Гилберта Честертона».

Одно из прекраснейших стихотворений Честертона, «Второе детство», посвящено знакомому многим чувству изумления перед Вселенной, которая для атеиста является, как заметил Честертон в эссе о Шелли, «самым изысканным и сложным из шедевров, когда-либо созданных анонимным «никем»». Мне кажется, «Детство» — в ряду величайших религиозных стихотворений всех времен и народов. Позвольте мне привести его целиком:

Когда склонятся дни мои

к закату, милый друг,

мне все-таки достанет сил,

чтобы глядеть вокруг,

как в детстве я глядел на сад

и на зеленый луг.

Господню милость вижу я

ко всем грехам моим.

Он знает: трепет от дерев

всегда неотделим.

Сияют камни вдоль дорог,

хоть ты не веришь им.

Став слишком старым для любви

и даже для вина,

сияньем всё же неземным

я наслажусь сполна.

Пыль в моей комнате — как снег,

да комната ль она?

Растает благость прежних лет,

но давних ряд чудес

пребудет, хоть не смел просить

такого у Небес.

Привычна радость и печаль,

а дни — как темный лес.

Став слишком старым для любви

и даже для вранья,

я все-таки увижу сам,

как всходит ночь моя,