Сергей Цветков - Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого

Изяслав Ярославич был женат первым и единственным браком на Гертруде, сестре польского короля Казимира I. Плодом этого союза был сын по имени Ярополк (в крещении Петр). Сохранился личный молитвен ник Гертруды, в котором она постоянно поминает Ярополка-Петра, называя его «единственным своим сыном». Отсюда следует, что Святополк был рожден Изяславом в нецерковном браке от какой-то наложницы (см.: Древняя Русь в свете зарубежных источников. С. 366; Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях. С. 566—567).

Особенно хорошо это видно на примере «торчинов», орудующих ножами над Глебом и Васильком. Торки на службе у русских князей стали появляться лишь в конце XI в. Поэтому, если для Святополка Изяславича нет ничего необычного в том, чтобы иметь «овчюха» из торков, то Глебов «торчин» — явный анахронизм, объясняемый искусственным переносом этнических реалий последних десятилетий XI в. в начало этого столетия.

Не исключено также, что фигура Вартилава совмещает в себе образы двух русских князей — Брячислава и Мстислава (см.: Древнерусские города в древнескандинавской письменности. С. ИЗ. Примеч. 7).

А.И. Лященко в связи с этим подчеркивал, что «русская летопись при описании этих столкновений (Ярослава со Святополком и Болеславом в 1018 г. — С. Ц.) имя Болеслава ставит первым», а «в лагере Ярослава говорится прежде всего о борьбе с Болеславом» (Лященко А.И. Eymun dar Saga и русские летописи. С. 1072).

Были попытки доказать правдивость эпизода «Пряди» с отрубленной головой Бурицлава при помощи иллюстративного материала древнерусских памятников. На одной миниатюре в так называемой Радзивилловской летописи убийцы Бориса передают Святополку меч убитого князя и какой-то круглый предмет, — как предположил М.Х. Алешковский, голову мученика. Однако объяснять летописный рисунок через содержание скандинавского источника, о котором древнерусский художник не имел ни малейшего понятия, недопустимо хотя бы по методологическим соображениям.

Правдоподобность которого, кстати, вызывает сомнения хотя бы потому, что летописец заставляет Святополка, стоявшего с войском на восточном берегу Днепра, удирать на запад, то есть в сторону победившего врага.

Ср. с тем, что, по известию «Сказания о Борисе и Глебе», Ярослав оставил наследниками своей власти не всех пятерых своих сыновей, а только троих старших. «Это — известная норма родовых отношений, ставшая потом одной из основ местничества, — пишет в этой связи В.О. Ключевский. — По этой норме в сложной семье, состоящей из братьев с их семействами, властное поколение состоит только из трех старших братьев, а остальные, младшие братья отодвигаются во второе, подвластное поколение, приравниваются к племянникам…» (Ключевский В.О. Сочинения. Т. I. С. 182).

Сообщение «Сказания о Борисе и Глебе» и летописной повести о братьях-мучениках о том, что тело Глеба спустя много лет было найдено на Смядыне благодаря чудесному свечению над местом, где лежал святой, можно не принимать во внимание, так как данный эпизод заимствован из Жития святого первомученика Стефана: «Ночью над мо щами святого являлся свет, и сильное благоухание исходило от ковчега (раки с мощами. — С. Ц.) и в воздухе слышалось ангельское пение» (Четьиминеи под 2 августа) (Жития святых, на русском языке, изложенные по руководству Четьихминей св. Димитрия Ростовского. Книга первая. Сентябрь. Изд. 2-е. М., 1903. С. 125. Примеч. 1).

А.Л. Никитин с сожалением констатирует, что «этот корпус древ нерусских монет, находившийся в центре внимания главным образом нумизматов, практически не привлекался в качестве исторического источника для уточнения тех или других событий русской истории» (Никитин А.Л. Основания русской истории. С. 299). А между тем археологические свидетельства подобного рода представляют собой «документы более авторитетные, чем исторические повествования», в силу чего имен но эти находки в конце концов «оказываются наиболее точными и нелицеприятными корректорами выводов исследователей, причем с ними они обязаны считаться больше, чем с мнениями своих предшественников» (Там же. С. 297).

На киевское происхождение этих монет косвенно указывает и география их находок — все они входили в состав кладов и погребений, сосредоточенных на левобережье Днепра, в районе между Нежином и Переяславлем (см.: Равдина Т.В. Погребения X—XI вв. с монетами на территории Древней Руси. Каталог. М., 1988. С. 85).