Томас Левенсон - Ньютон и фальшивомонетчик

Что же еще было нужно для достижения такого триумфа, кроме небольшого количества наличных денег и примерно недели? Сущий пустяк: чтобы "тот, кто предложил сей проект, был допущен на Монетный двор для осуществления некоторых своих предложений". [318]Как всегда, Чалонер не спускал глаз с главной цели: доступа к Монетному двору, его инструментам, его потоку горячего драгоценного металла.

Смысла заявлений Чалонера не упустил никто — и уж точно не Исаак Ньютон. Отвечая Парламенту, он писал, что "г-н Чалонер, выступая перед комиссией на последней парламентской сессии, вовсю старался обвинить и очернить Монетный двор". Ответы Ньютона [319]представляли собой защиту по всем пунктам, и их тональность радикально отличалась от его обычного уверенного, властного тона. В одном из черновиков он пытался доказать, что не виноват в поведении пробирных дел мастера и плавильщика, потому что они изготовляли фальшивые монеты на Монетном дворе "за три недели или месяц до того, как смотритель узнал что-либо об этих делах". Затем он жаловался, что часть его собственных доводов была изъята из рапорта комиссии, как будто они сводились к простым процедурным возражениям.

Чалонер не смог полностью убедить членов комиссии даже посредством эффектной демонстрации того, что может сделать высококлассный фальшивомонетчик. Но ему удалось произвести на них впечатление. Они нашли, что "г-н Уильям Чалонер предоставил и продемонстрировал этой комиссии бесспорные свидетельства [320]того, что есть лучший, безопасный и более эффективный способ — и с очень небольшими расходами для Его Величества, — для того чтобы предотвратить литье или чеканку фальшивых гуртованных монет … чем те, что сейчас используются при чеканке". Поэтому 15 февраля 1697 года комиссия приказала, чтобы Ньютон "подготовил — или распорядился, чтобы были подготовлены, — эти материалы и инструменты", дабы "упомянутый г-н Чалонер мог провести эксперимент [321]… в отношении гиней" — прямо на Монетном дворе. Таким образом, если Исаак Ньютон подчинился бы решению комиссии, он должен был допустить на Монетный двор человека, который только что настолько публично, насколько это возможно, рассуждал на тему того, является ли смотритель Монетного двора дураком, вором или и тем и другим.

Ньютон не пожелал повиноваться. У него были законные основания, чтобы отказаться выполнять этот приказ. Присяга, которую он принял при вступлении в должность, обязывала его никогда не позволять постороннему видеть гуртовочные машины Монетного двора. Вместо этого он попросил, чтобы Чалонер рассказал ему, как работают его методы, а когда Чалонер не согласился, принял решение самостоятельно "проинструктировать рабочих (в его (Чалонера) отсутствие), как сделать гурт у некоторого количества полукрон, шиллингов и шестипенсовиков". Ньютон сам принес эти монеты в Парламент, чтобы доказать, что идеи Чалонера не работают. Таким образом, вопрос был снят, [322]по крайней мере официально. Если Палата и была оскорблена упорством смотрителя, она все же не помешала комиссии по расследованию злоупотреблений на Монетном дворе вставить большую часть доводов Ньютона [323]дословно в итоговый отчет.

Но сам факт обвинений Чалонера оставил в восприятии общества пятно на репутации Монетного двора. Чалонер продолжал настаивать на своих требованиях всю весну 1697 года, все еще надеясь, что давление Парламента откроет ему доступ на Монетный двор. Этого не случилось. Он просчитался — хотя было еще не ясно, насколько сильно.

Ньютон был готов совершенно забыть Уильяма Чалонера после смутного дела о штампах, исчезнувших из Тауэра год тому назад. Но парламентский доклад с похвалой Чалонеру открыл былую рану. Сохранились страницы черновиков его ответа — написанные судорожно и поспешно, мелким, торопливым почерком с множеством клякс, с зачеркнутыми и наново переписанными пассажами, они пронизаны гневом и дышат глубокой личной обидой. Ньютон жаловался на "ложные обвинения" Чалонера и на оскорбление, нанесенное "клеветой … в печати". [324]Тем не менее публично он сдерживал себя. Он ждал и наблюдал, он и его агенты — зоркие глаза и чуткие уши, рассредоточенные по всему Лондону.

Две стычки с Исааком Ньютоном никоим образом не уменьшили у Чалонера ощущение собственной неуязвимости. Он по-прежнему надеялся, что, несмотря на сопротивление Ньютона, ему все же дадут важный пост в монетных цехах Тауэра. Он хвастался перед своим зятем, что "обманул лордов казначейства [325]и короля на 100 фунтов" и не оставит в покое Парламент, "пока так же не обманет и его".