Джим Бэгготт - Тайная история атомной бомбы

Этой негодующей статьи оказалось достаточно для того, чтобы должность в Мюнхене стала для Вернера недосягаемой. Теперь перед ним стоял мрачный выбор. Молчание в ответ на обвинения фактически значило то же самое, что и открытое признание своей связи с «еврейским направлением». Этим Гейзенберг ставил под прямую угрозу себя и свою беременную супругу Элизабет, с которой прожил вместе еще совсем мало. Выход в этом случае был один — бежать из страны и забыть об идее поддержки немецкой науки, поскольку фашистские цепные псы все равно рано или поздно с позором прогнали бы Гейзенберга за пределы обожаемой им родины. При выборе другой линии поведения ему предстояло защищать то, что он подразумевал под понятием «честь», а для этого требовалось доказать свой патриотизм, а значит, и лояльность к нацистскому режиму. В письме к Зоммерфельду Гейзенберг написал: «Теперь, если и здесь [в Лейпцигском университете] мне не предоставят возможности восстановить свою поруганную честь, ничего не останется, кроме как подать прошение об отставке».

Тут же, в июле, Вернер написал напрямую самому Генриху Гиммлеру. В письме он просил одобрить или осудить агрессивное поведение Штарка. В случае, если Гиммлер поддерживал обвинения против ученого, он покидал свою должность. Осуждение штарковской критики позволило бы Гейзенбергу считать, что его честь восстановлена и в будущем он не подвергнется подобным нападкам.

Чрезвычайная важность письма не позволяла отправить по обычным каналам: адресат мог получить его слишком поздно или не получить вовсе. Поэтому мать Гейзенберга предложила передать письмо матери Гиммлера, которую знала лично. Они встретились в конце июля или в начале августа 1937 года. Фрау Гейзенберг решила воззвать к материнскому инстинкту своей знакомой: «… мы, матери, обе ничего не смыслим в политике своих сыновей, — сказала она откровенно. — Но уж наверняка-то мы знаем, что должны заботиться о своих мальчиках. Именно поэтому я и хотела встретиться».

По всей видимости, уже совсем скоро, в августе, Гиммлер получил письмо и инициировал предварительную служебную проверку. Она перешла в более детальное расследование, проведенное СС и продолжавшееся более восьми месяцев. За это время Гейзенберг успел научиться бояться по-настоящему. Гестапо установило тайное наблюдение за его домом и наполнило шпионами университетские аудитории. Очевидная склонность проводить время в компании молодых людей, а также необъяснимая спешка, с которой 35-летний Гейзенберг выбрал себе в жены 20-летнюю Элизабет Шумахер, способствовали возникновению гомосексуального подтекста — а подобное поведение каралось немедленной отправкой в концентрационный лагерь. СС часто фабриковали обвинения такого рода, чтобы вырвать у людей признания в менее серьезных проступках.

У многих читателей может возникнуть вопрос: что именно говорили Гейзенбергу во время допросов в печально известном подвале штаб-квартиры СС в Берлине, на Принц-Альбрехтштрассе, в котором на стене висела табличка с напоминанием для всех, кто попадал туда не по своей воле — «Дышите глубоко и ровно»? Физического вреда Вернеру не причиняли, однако домой после каждого вызова в штаб-квартиру он возвращался совершенно расстроенным и измотанным.

Несколько членов следственной группы СС занимались изучением физики. Более того, один из них защищал диссертацию в Лейпциге, а Гейзенберг входил в состав ученого совета. Расследование в итоге закончилось с положительным для него исходом, и все выдвинутые Штарком обвинения были признаны необоснованными. На Гиммлера снова удалось оказать мягкое дипломатическое давление, придя с ним к компромиссу, и спустя год с момента появления в печати обвиняющей статьи Штарка дело, наконец, подошло к завершению. Рейхсфюрер СС публично осудил все нападки на ученого. Его мнение было следующим: «… Гейзенберг — честный человек, и мы не можем позволить себе потерять или обречь на молчание еще вполне молодого специалиста, который может дать знания целому поколению». Гиммлер отдал также распоряжение Рейнхарду Гейдриху, главе СД — нацистской службы безопасности — оберегать Гейзенберга от любой враждебной критики.

Цена, которую Вернеру пришлось заплатить за такое покровительство, была очень велика. Компромисс, достигнутый с властью, означал, что теорию относительности, которую подрастающее поколение немецких физиков должно продолжать изучать, теперь нельзя было никоим образом связывать с именем Эйнштейна. Доказывалось, что основу теории относительности, вне всякого сомнения, заложили работы гениальных физиков арийского происхождения, а еврей Эйнштейн просто паразитировал на их идеях. Принимая во внимание всю ту жестокость, что нацисты обрушили на евреев с момента своего прихода к власти, отрицание их вклада в развитие современной физики не должно было стать для Гейзенберга такой уж мучительной сделкой с совестью. Однако ситуация все же до боли напоминала события, некогда произошедшие с Фаустом.