Ежи Климковский - Я был адъютантом генерала Андерса

Почему Советское правительство пошло на это? Советская сторона знала, какая атмосфера царила в нашей армии. Ей было известно, что командование армии не хочет, чтобы она пошла сражаться на восточный фронт. Советское правительство также хорошо знало, что эта армия самым враждебным образом относится к Советскому Союзу. Знали также о разведывательной деятельности, проводимой нашим военным атташатом и представителями общественной опеки. Имея все эти данные, советское правительство отдавало себе полный отчет в том, что, собственно, на польскую армию оно рассчитывать не может, что это армия не дружественная, а явно враждебная. При всем этом английское правительство со своей стороны нажимало на СССР о выводе польских войск. Этим вопросом, как сказал Гулльс, занялся лично сам Черчилль.

За изъявленное согласие на вывод польской армии из Советского Союза премьер Черчилль в телеграмме от 17 июля 1942 года благодарил лично Сталина, выражая в ней признательность за передачу польских дивизий для защиты Ближнего Востока. Интересно, что Черчилль не выразил благодарности за польские части ни польскому правительству, ни Сикорскому.

Была вторая половина июля. После получения разрешения на вывод войск Андерс все подчиненные ему соединения и части немедленно поставил в известность об эвакуации из Советского Союза.

Когда из Москвы в Янги-Юль приехал Жуков, он выглядел искренне расстроенным по поводу отъезда польской армии и все еще пытался склонить Андерса остаться. Однако Андерс был непреклонен в своем решении.

Сикорский в течение всего этого времени ни о чем не знал. Он не был информирован ни Андерсом, державшим этот вопрос в глубокой от него тайне, ни послом Котом, который также не считал своим долгом докладывать Сикорскому. Сикорский узнал о выводе польской армии из Советского Союза лишь в разгар эвакуации, когда большинство частей уже оказалась в Иране. Известие захватило его врасплох.

Вот как было осуществлено неизмеримо важное по своим последствиям решение о выводе польских войск из Советского Союза. Я считал это катастрофой для советско-польских отношений.

Я разговаривал об этом с генералом Раковским и с епископом Гавлиной, который, развлекаясь в одной компании с Андерсом, имел на него значительное влияние.

Единственным результатом подобных разговоров явились упреки со стороны Андерса, который говорил, что я, мол, бунтую, осложняю ему обстановку, мешаю его планам, и он вынужден после моих разговоров объясняться с рядом людей, которые, ссылаясь на меня, сомневаются в правильности его решения.

Были и иные последствия таких бесед. Однажды на одном из товарищеских собраний у нас в штабе в Янги-Юль я обсуждал с несколькими офицерами вопрос о выводе нашей армии. Сразу после собрания один из офицеров помчался к Андерсу и доложил ему обо всем, мною сказанном, подчеркивая при этом мою нелояльность в отношении генерала.

Андерс немедленно вызвал к себе ротмистра Кедача, также присутствовавшего на собрании, чтобы он сказал, действительно ли так было. Ротмистр Кедач, мой приятель, прекрасно понимающий мои намерения, как и возможные неприятности по поводу моих высказываний, старался приуменьшить значение нашей беседы и представил ее иначе. От генерала он сразу зашел ко мне и предупредил, что генерал знает обо всем и его тоже расспрашивал. Он рассказал о состоявшемся разговоре и предупредил, что Андерс меня вызовет. Однако на этот раз дело до объяснений не дошло.

Возвращаясь к телеграмме, которую должен был мне прислать начальник штаба 6-й дивизии после нашего с ним разговора, могу сказать, что действительно, майор Ливийский прислал телеграмму. Но адресовал ее не мне, а подполковнику Бонкевичу, начальнику второго отдела штаба армии, затем ему же курьером письмо, в котором доносил, что я готовлю в армии мятеж. Он также сообщал, что 6-я дивизия сохраняет верность Андерсу.

К счастью, по счастливой случайности, офицер-шифровальщик был моим товарищем, рекомендованным на эту должность мною, и разделял мои взгляды. Получив телеграмму, он прибежал ко мне и показал ее. Я взял от него телеграмму и просил об этом никому не говорить. Я обещал все устроить сам. Мне было ясно, что я должен быть готовым к разговору с Бонкевичем, так как знал, что все равно через несколько дней он будет обо всем знать.

Спустя три-четыре дня я пошел к нему поболтать. Изложил ему вопросы, с которыми пришел и которые он в общем-то хорошо знал. Он сказал, что ему известно, что приказ и инструкции Сикорского говорят одно, а Андерс делает совершенно другое, но его, мол, это не касается. Лично он политикой не занимается, поэтому будет делать вид, что не знает и не вмешивается в подобные дела. Отношение к этим вопросам лондонской «двуйки» было, пожалуй, таким же, как Андерса. Меня немного удивило какое-то особое безразличие к таким делам начальника второго отдела. Бонкевич показал мне письмо, полученное им от Ливинского. При этом добавил, что знает мою позицию в этих вопросах, но вмешиваться в них не думает.