Юлиан Семенов - Горение (полностью)

- Разве ты жив после их смертей, Феликс? Сколько нужно жизней, чтобы изменить то, что гадостно тебе? Отчего ты унижаешь меня тем, что я ращу детей, слышу их щебет, пью с Гедымином чай по вечерам, а ты исходишь кровью в тюрьмах?

- Альдонусь, тучкам надо ночевать на груди утеса, - шепнул Дзержинский. Тучкам-странникам нужна опора.

- Тот был великан, а я? Тучки, Феликс, кончаются весенним дождем, и - нет их, снова синее небо, люди-то тучек не любят, они любят, чтоб небо было постоянно одноцветным, голубым. Про тучки помнили поэты, а сколько их на этой страшной земле, сколько?

...Конферансье шалил неприлично:

- У наших девочек есть желание продемонстрировать вам фасоны купальных костюмов, которые начали носить позавчера в Венеции, на другой день как рухнула колокольня Святого Марка, но мы боимся, что у нас, наоборот, слишком много новых колоколен появится, покажись вам, дамы и господа, наша Иреночка в купальнике! Итак, пани Ирена, любимица Лодзи, демонстрирует новый фасон вечернего платья из гладкого шелка, расклешенного внизу, сильно забранного в талии, чуть приспущенного на бедрах.

Грянул духовой оркестр, и на сцену выскочила Ирена, начала прохаживаться перед зрителями - в большинстве своем "мышиными жеребчиками", которым за пятьдесят: глазоньки масленые, блестят - быстрые, ищущие ответа в лице модистки, щедрые, жаждущие, льнущие глазоньки.

Дзержинский шепнул Матушевскому, сидевшему рядом с ним в махонькой каморке Софьи Тшедецкой, завешанной роскошными туалетами:

- Слушай, Винценты, я не выдержу этой пошлятины и запаха одеколона - одно к одному, право...

- И не то выдержишь, - пообещал Матушевский, не отрываясь от "Тыгодника иллюстрированного". - Послушай лучше, о чем мечтает Адам Паленский.

- Поэт?

- Да.

- Брат Игнася, который сейчас на Акатуе?

- Да.

- И его печатают?

- Так ведь смотря что. "Я грежу о фиалках детства, из которых плел венки, где вы теперь, былые дни, невозвратима наша юность". Строк сорок... Если б такое Роза стала писать, ее бы на первой полосе "Правительственного вестника" распубликовали.

- Не поверили бы.

- Ты, Юзеф, не мерь всех своею меркой. Коли написано и подписано - для читателя закон. А вот послушай...

- Когда выступит Софья? - перебил Дзержинский; он видел в дырочку, просверленную в фанерной стене, стариков, раздевавших глазами модистку, которая двигалась по сцене заученно-развратно, и было в этой заученности нечто такое жалкое и оскорбительное, что смотреть тяжко, сил нет смотреть. Если уж открытый блуд - тогда объяснимо хоть, а здесь видно: лицо Ирены жило своей жизнью, отличной, резко отделенной от тела, которое колыхалось, играло бедрами, жеманно поворачивалось и замирало в неестественно-сладострастных позах.

- Скоро выступит, - пообещал Матушевский, - послушай Леопольда Штаффа, по-моему, в этом что-то есть.

- Читай.

- Я прочту, а ты не раздражайся так.

- Прости, Винценты. Очень к тому же пахнет одеколоном, - ответил Дзержинский, - начну кашлять - не остановишь.

- Так требует хозяйка салона: терпкий одеколон, ощутимый со сцены, вызывает у зрителей те эмоции, которые надобны... Слушай Штаффа: "Уж много лет я служу смотрителем на маленьком, затерянном в море маяке, и работа моя заключается в том, чтобы каждую ночь глядеть во тьму, ожидая, когда появятся огоньки далеких кораблей. Тогда я спущусь вниз, в пропахшую дегтем и старыми канатами кладовку, возьму самый большой прожектор, запалю самую большую лампу и побегу наверх, чтобы те, кто бороздит жуткую ночную темь, могли увидеть меня и почувствовать, что они не одни, что в темноте сокрыто множество огней, которые ждут"...

- Хорошо. Очень хорошо. Кто этот Штафф?

- Его отца судили во времена Ромуальда Траугутта, а брата сослали по делу "Пролетариата".

- Он связан с нами?

- С нами - нет. С ППС.

- Жаль. Ты не пробовал говорить с ним?

- Не до жиру, быть бы живу... Своих бы охватить.

- Чем собираешься охватывать? - неожиданно хмыкнул Дзержинский. - Плеханов блистательно знает мировую литературу, Ленин связан с Горьким, цитирует постоянно Толстого; Люксембург исследует Глеба Успенского... Мархлевский знаток Мицкевича. Напрасно ты так - слово литератора в нашей борьбе многое значит, причем такого литератора, которого читают широко, по-настоящему, а не в профессорских кружках на журфиксах. Один Горький или Словацкий стоят сотни таких, как мы с тобой.

Конферансье попросил проводить "пышку-Иренку" аплодисментами, что публика и сделала.