Юлиан Семенов - Горение (полностью)

(Дзержинский было откинулся, забыв, что сидит в камере, на табурете; чуть не упал, едва удержался; перечитал последний абзац; слова гордости за Михаила Ломоносова звучали как Откровение, поразительное по своей силе обращение к потомству; среди затхлого ужаса российской тюрьмы Радищев молил будущие поколения о снисхождении; не униженно просил, а с гордостью; взывал к пристальности; нет, это отнюдь "не суди и не судим будешь"; это призыв к тщательности и анализу; мольба о том, что сейчас бы назвали к о м п е т е н т н о с т ь ю: "Всегда помните, что были не только баре и рабы, была мысль, была надежда России, Ломоносов; был он, Радищев, хотя о себе ни полслова, - рыцарь; Россию обошло рыцарство как общественный институт, и это ужасно; тем не менее рыцари духа были поразительны; какой позор, что держава об них умалчивает; долго не сможет; мы - скажем".)

Уснуть Дзержинский так и не смог. ...На прогулку Квициньский не вышел. Дзержинский обстучал соседние камеры, - о приговоре никто еще не знал; ночью с в о й стражник передал листочки, которые Марек взял на прогулке, прикоснувшись к руке Дзержинского своей посиневшей от тесного наручника л ь д ы ш к о й; на обороте последней страницы было написано: "Юзеф, жаль, что не смогу дочитать до конца. Иду на виселицу. Вместе со мною идет русский, Андрей Прохоров, эсер. Мы умрем, взявшись за руки. Прощай. Марек". "Змейство хитрости"

Тщательно фиксируя все, что происходило в салонах империи (информированность по праву считается первоосновой силы), Герасимов на этот раз побоялся отправить Столыпину отчет о перлюстрации писем наиболее богатых землевладельцев и правых политиков - так они были резки.

Тем не менее, полагал он, не показать этого Столыпину нельзя; в конечном счете лишь один премьер решал, ознакомить ли с этим государя или нет; Герасимов всегда помнил, сколь точно Петр Аркадьевич дозирует "негативную информацию", отправляемую в Царское Село; ситуация не простая. Для его же пользы, размышлял Герасимов, премьер должен знать, что теперь о нем пишут и говорят в верхах; но, учитывая чрезвычайно обостренное самолюбие Петра Аркадьевича, предугадать реакцию на такого рода доклад никак невозможно. Помимо жандармских т е х н и к о в (те механически переписывали корреспонденцию сановников, руководителей партий, помещиков, не очень-то вникая в текст), помимо чиновников низшего класса, которые лишь выбирали из писем наиболее важные абзацы, только он, Герасимов, владел всей полнотой информации, имея возможность четко знать все, что происходило в империи.

Герасимов долго думал, как ему следует поступить; остановился на том, чтобы имитировать приступ острого ревматизма; слег дома; позвонил полковнику Еленскому:

- Сделайте милость, возьмите, пожалуйста, у меня на столе папку для срочного доклада Петру Аркадьевичу и напишите сопроводительное письмо, упредив, что документ носит совершенно секретный характер, вручить в собственные руки.

- Непременно сделаю, Александр Васильевич, - ответил Еленский своим вкрадчиво-сладким голосом (с агентами говорил аффектированно, всячески выказывая свою к ним любовь и уважение; вжился в образ, поэтому и с сослуживцами говорил так же). - Отправить надобно с фельдъегерем? Или вручить его высокопревосходительству самолично?

- Полагаю, самолично, - после короткой паузы ответил Герасимов.

Еленский перезвонил через час, извинился, что тревожит, и сообщил: "Документ отправлен, хоть премьера не было на месте; чего ж попусту тратить время на ожидание; оставил секретарю для передачи в собственные руки".

Герасимов сразу же понял: прочитал, сукин сын, перлюстрацию, непременно прочитал, потому и сделал "шаг в сторону"; сухо поинтересовался:

- Сопроводиловочку подписали?

- Я попросил сделать это вашего адъютанта, присовокупив, что вы не смогли доставить папку лично в связи с болезнью.

- Ну спасибо, - ответил Герасимов. - Большое вам спасибо... Только впредь просил бы мои документы, направляемые главе правительства, не читать без моей на то санкции.

- Да я и не заглядывал в них, - с еще большей аффектированностью ответил Еленский. - Как можно-с?!

- А чего ж тогда сами не вручили?!

Герасимов в сердцах швырнул трубку на рычаг. Ну и народец! Каждый только и норовит подсидеть сослуживца, никто делом не хочет заниматься! Нет, погибнет империя, всенепременно погибнет, японцы с немчурой поставят гарнизоны, грядет новое иго! Не об том надобно торжественные речи произносить, как Донской иго сбросил, а про то, отчего под ним оказались! Междоусобица, подсиживание друг дружки, злоба и страх за шкуру, господи, сохрани, господь, святую Русь!