Юлиан Семенов - Горение (полностью)

Оперативная работа, проведенная со знакомыми Альдоны Эдмундовны Дзержинской-Булгак, подтвердила, что ей совершенно неизвестны псевдонимы брата, под которыми тот скрывался в подполье.

Мы продолжаем расследование, но я считаю целесообразным уже сейчас, не дожидаясь более полных результатов, проинформировать Вас о произошедшем, полагая, что "толстяк" и "Герасим" вполне могут принадлежать к числу особо опасных преступников, как и некая "сестра Юзефа".

Вашего превосходительства покорный слуга

полковник 3аварзин".

Отправив это письмо, Павел Павлович Заварзин, начальник варшавской охранки, не мог предположить, какую реакцию оно вызовет в Петербурге, оказавшись на столе директора департамента полиции Максимилиана Ивановича Трусевича.

...Как всякий ветреный человек легкого характера, Трусевич думал легко и быстро, был доверчив и тянулся к тому хорошему, что порою придумывал для себя в собеседнике: "Чем больше в мире будет выявлено добра, тем легче объяснить заблудшим, на что они замахиваются и чего могут лишиться".

Именно эта его черта, а также хлестаковская склонность щегольнуть осведомленностью обо всем, что творится в "смрадном революционном подполье, у нынешних "Бесов", в свое время поставили его карьеру на грань краха, и виновником этого возможного краха был именно полковник Герасимов.

Дело обстояло следующим образом: из-за Азефа, предложившего ЦК социалистов-революционеров приостановить а к т ы на время работы Думы, идеалисты партии пошли на раскол, объявив о создании группы "максималистов" во главе с крестьянином Саратовской губернии Медведь-Соколовым, истинным самородком, человеком с хваткой, лишенным страха и фанатично преданным идее террора. (Именно с него Савинков, взяв псевдоним Ропшин, напишет потом образ эсера Эпштейна в своем рассказе "То, чего не было"; тот говорил своему знакомцу: "Нужно сделать генеральную чистку человечества... Потребен массовый террор! Универсальный, всеобъемлющий, беспощадный! Есть две расы людей: эксплуататоры и эксплуатируемые. Раса эксплуататоров наследственно зла, хищна и жадна. Сожительство с ними немыслимо. Их надобно истребить. Всех до последнего. Если их сто тысяч, надо уничтожить сто тысяч. Если их миллион, надо истребить миллион. Если же их сто миллионов - что ж, изничтожим сто миллионов! Несчастье в том, что люди не умеют освободиться от предрассудков. Почему-то все боятся свободы... Все думают о законах... А где они, эти законы? Я смеюсь над ними! Я сам себе закон! Читали Ницше? "Мы хотим восхитительно устремиться друг против друга".)

Первым а к т о м, который провели "максималисты" Медведя, была экспроприация Московского общества взаимного кредита; взяли восемьсот тысяч, начали с т а в и т ь склады оружия, типографии, печатали прокламации, г у д е л и вовсю.

Герасимов нервничал, дело пахло порохом; Столыпин не считал нужным скрывать озабоченность б е с к о н т р о л ь н о й группой бомбистов; только Трусевич был спокоен и как-то даже затаенно счастлив; премьер недоумевал; директор департамента полиции успокаивал его: "Дайте мне еще недельку, Петр Аркадьевич, и я порадую вас приятнейшим известием..."

И действительно, ровно через неделю Трусевич позвонил Герасимову и попросил его приехать в департамент по возможности срочно. Несмотря на то что Герасимов Трусевичу подчинялся не впрямую, приехал сразу же.

- Александр Васильевич, - начал Трусевич торжественно, - я просил бы вас немедленно отзвонить в охрану и запросить ваших помощников: нет ли в картотеках каких-либо материалов по эсеру Соломону Рыссу?

- Если бы, вызывая к себе, вы позволили мне сделать это самому, а не помощникам, я бы прибыл часом позже, но со всеми документами, - сухо ответил Герасимов.

(Так бы и отдал ты мне эти документы, сукин сын, подумал Трусевич; дудки; звони отсюда, спрашивай при мне, контроль - всему делу голова.)

- Да ведь ко мне только-только поступила информация из Киева, - ответил Трусевич, - обрадовался, из головы выскочило... Ничего, попьем чайку, поговорим о том о сем, а ваши пока поглядят. Звоните, - и Трусевич требовательно подвинул ему телефонную трубку.

Герасимов все понял, - когда кругом интриги и подсидки, рождается обостренное чувствование происходящего.

Взяв трубку, назвал барышне с телефонной станции номер своего адъютанта на Мойке.

- Франц Георгиевич, я сейчас на Фонтанке (фамилию Трусевича не назвал, конспирировал постоянно; потом, впрочем, пожалел об этом). - Меня интересуют материалы, какие есть по "Роману", "Ы", двум "Семенам" и "Ульяне". Поняли? Максималист. Отзвоните аппарату семнадцать двадцать два, я здесь.