Юлиан Семенов - Отметить день белым камешком

Мистер Блюм взглянул на меня, я ничего ему не ответил, я просто закурил сигарету: ответь я ему - боюсь, продолжение беседы оказалось бы скомканным.

- Я долго ждал, пока Гусман кончит агитировать их против фашизма, и, воспользовавшись паузой в словоизлияниях Гусмана, начал беседу с немцами. Дольман мне не понравился сразу - он был скользким и "закрытым", хотя говорил больше Циммера. Он мне показался тогда дрянным человеком. По-моему, он сейчас жив и опубликовал свои мемуары. Я беседовал с ними больше четырех часов. Мы затрагивали вопросы их отношения к итальянской музыке, французской филологии, к генералу СС Карлу Вольфу, к немецкой кухне, к заговору генералов против Гитлера. Гусман все время старался вступить в разговор, но его тактично одерживал офицер из швейцарской разведки: он за всю беседу не произнес ни одного слова, но и не пропустил ни одного нашего слова. Швейцарская разведка, видимо, была очень заинтересована в этих беседах. Я разговаривал с ними так долго потому, что досье на немцев было ке очень полным и мне надо было свести все детали в одну картину. Не лгут ли они, говоря о своих начальниках? Верно ли отвечают на вопросы о самих себе? Я убедился, что они не врали: все их ответы сходились с данными наших досье. Тогда я протянул им два листочка бумаги с именами Усмияни и Парри. Я сказал, что дальнейшие переговоры будут зависеть от того, смогут ли они освободить этих двух людей. Я запомнил, с каким страхом взглянул Циммер на Дольмана, когда они вместе прочитали две эти итальянские фамилии. Именно тогда Дольман предложил мне непосредственный контакт с Гиммлером. Я, естественно, отказался.

- Значит, вы понимали, что перед вами люди Гиммлера?

- Они были из СС, а Гиммлер был их шефом. Я не считал, что они непосредственные представители Гиммлера. Я считал их людьми фельдмаршала Кессельринга и генерала Карла Вольфа.

- Значит, тогда вы не знали, что являетесь первым американцем, вступившим в прямой контакт с людьми Гиммлера, именно Гиммлера, искавшего пути для начала сепаратных переговоров с Западом против СССР?

- Нет. Я не знал этого. Я вообще многое узнал об этом деле только после окончания войны, когда была напечатана переписка между Белым домом и Кремлем.

- А Даллес? Он знал, кто эти люди? Он знал, что они от Гиммлера?

- Нет. Я думаю, нет. Пожалуй, что нет...

Я не стал спорить с мистером Блюмом. Документы говорят об обратном. Для меня было важно другое: Даллес начал переговоры, не поставив об этом в известность Белый дом.

Мы помним то время, когда мы были союзниками с американцами в борьбе против общего врага - против фашистов в Германии. Мне очень не хотелось обманываться в той искренности, которой были отмечены отношения между нашими народами в дни войны, пока старший Даллес не провозгласил свою антикоммунистическую доктрину, а младший Даллес не начал плести цепь заговоров против нас и наших союзников. Но история вроде песни, из которой слова не выкинешь.

Вечером я улетал в Сингапур. Самолет был полупустым. Рядом со мной расположились трое рослых американцев: один сзади, другой впереди, а третий напротив, Я был посередине, в поле зрения каждого, сиди я на месте, пойди вперед, за газетами, или назад, в хвост. В тех аэропортах, где садился наш самолет, мои американские спутники испытывали странную совпадае-мость в желаниях. Стоило мне зайти в туалет, как рядом со мной оказывался один из этих трех парней. Решил я зайти в бар - рядом за стойкой немедленно оказывался второй. Это было все очень занятно, как в плохом детективном романе...

...Тайбэй произвел на меня странное впечатление: огромный, хаотично распланированный город, с мощным центром, окруженный великолепно организованными рисовыми полями - каскадом зеркальных лестниц; махонькими традиционными китайскими домиками, лачугами, лачужками, норами... Огромное количество американских машин. Всюду машины, особенно много списанных из армии - их скупают торговцы фруктами и рыбой.

Как только улетаешь из Японии в другую азиатскую страну, сразу же видишь громадную разницу - во всем. Городские контрасты Японии несут на себе печать особую - здесь нет лачуг и "бидонвилей", как в других странах Азии. В Японии я не встречал нищих: традиции не позволяют, нельзя унижать себя, - "унижая себя, ты унижаешь страну". Контрасты Японии скрыты, они сотрясают эту великую державу изнутри, но японцы всегда "сохраняют лицо": и горе и радость надо хранить в себе - "достоинство, прежде всего достоинство". (Я отчего-то часто вспоминаю рассказ Маямы-сан о том, какую позу следует принять самоубийце, чтобы не быть смешным после смерти.) В японцах отсутствует тенденция перекладывать ответственность за собственные невзгоды на других: слишком высоко в них развито чувство личной ответственности за все, и за общественные явления в том числе. Студент, бастующий уже третий месяц, голодный, живущий в холодном общежитии, говорит с вами доказательно, как парламентарий; отстаивая свою точку зрения, он отстаивает точку зрения своих товарищей. Рабочий удивляется, когда вы наблюдаете за его артистичным, изящным трудом: "А как же иначе можно работать?!" Продавцы в магазинах - при всей своей вежливости никак не унижают себя, они полны чувства собственного достоинства. Они на работе, они должны продать товар, обслужив вас при этом наилучшим образом. Но они никогда не позволят покупателю унизить себя.