Юлиан Семенов - При исполнении служебных обязанностей

- Меня душит гнев, - сказал Дубровецкий. - Картошка готова.

- Только не умирайте от удушья и режьте сало на мелкие кусочки. Придет Пьянков и поставит все это тушить на плитку.

Богачев сказал вошедшему Струмилину:

- Павел Иванович, ветер очень сильный, в бок бьет. Скорость упала. Может, прибавим оборотов?

- Снова торопитесь? Куда теперь, нельзя ли полюбопытствовать?

Богачев улыбнулся и ничего не ответил.

- Смешной корреспондент, - сказал Пьянков. - Спрашивает меня, почему к островам мы летели дольше на час, чем от островов сюда. А я ему говорю: "Так острова Смирения наверху, ближе к полюсу, мы к ним наверх забирались, а обратно мы точно с горки спускаемся. Как на глобусе". Записал себе в книжку, а я, чтоб не засмеяться, - сюда.

Струмилин сказал:

- Не надо этого делать. Парень он молодой, напортачит - и прощай журналистика.

- А что же он глупостям верит?

- Не глупостям верит. Он вам верит, Володя.

- Я - Пьянков, человек веселый.

- Вот и пойдите к нему, веселый человек Пьянков, и скажите, что пошутили. Прессу надо любить: это самые хорошие ребята, поверьте мне.

Струмилин поудобнее устроился в кресле, надел большие синие очки и натянул на руки тонкие кожаные перчатки. Когда предстояла трудная посадка - а первая посадка на дрейфующий лед всегда очень трудна, - Струмилин надевал тонкие кожаные перчатки, чтобы еще острее чувствовать штурвал.

Вошел Владимир Морозов. Он сел на место Пьянкова, между Струмилиным и Богачевым, закурил и сказал:

- Через полчаса должны прийти на место.

- Через двадцать семь минут, - заметил Аветисян.

- Ого...

- "Не ого", а точность...

- Точность - вежливость королей.

- И анкетное данное штурманов?..

- Лед плохой, - задумчиво сказал Морозов.

Струмилин заглянул под самолет: лед был действительно очень плохой весь в застругах, разводьях и сильно торосистый.

"Я ничего, ничего не помню, - думал Богачев. - Я не помню, как она была одета, и не помню, о чем мы говорили. Я не знаю, сколько времени мы пробыли вместе: час или сутки. Я только помню музыку. Наверное, когда любишь, всегда слышишь музыку".

Богачев закрыл глаза, чтобы лучше увидеть Женю. И он сразу же увидел ее. Он увидел близко-близко ее глаза. Ему даже стало страшно из-за того, что он увидел ее глаза так близко. На левой щеке у Жени были три маленькие родинки. Они образовывали треугольник: точный, как в учебнике геометрии. А потом он увидел ее губы и почувствовал их; ему стало еще страшнее из-за того, что он почувствовал ее губы как наяву.

Богачев быстро открыл глаза и сразу же увидел на себе взгляд Струмилина.

- Ты что?

Богачев шумно вздохнул. Струмилин еще мгновение смотрел на него, пристально и строго, а потом, улыбнувшись, сказал:

- Пойди позови журналиста, пусть посмотрит из кабины, как садятся на лед, а потом подстроишься ко мне.

"Арктика есть Арктика. Погода здесь норовиста и капризна, подобно характеру трафаретной недотроги из советских комедий. Но если норовистость красавиц - досужий плод фантазии писателей, то капризы здешней погоды истинная реальность, против которой, как говорится, не попрешь.

Утром небосклон был по-кентовски поразителен: понизу красный, посредине голубой, стылый, прозрачный, а сверху придавленный густым фиолетом. Но к вечеру подул ветер, заиграла пурга этак метров на тридцать в секунду, и скрылось все в непроглядной белой пелене. И идут сюда, к нам в Тикси, тревожные вести: и мыс Челюскин закрылся, и Птичий закрылся, и Темп тоже.

Вот и сейчас руководитель группы по установке радиовех на дрейфующих льдах Владимир Морозов, и ведущий инженер Сарнов, и командир корабля Струмилин, хотя и пытаются вести со мной сдержанно-светский разговор, но тем не менее я вижу, что им не до меня. С утра до вечера они совещаются о том, как можно поскорее уйти с материка на лед. И я перебираюсь в соседнюю комнату, где члены экипажа и участники экспедиции коротают время за книгами, шахматами и картами. О книгах со мной не говорят, справедливо полагая, что "в доме повешенного не говорят о веревке", хотя журналистика, на мой взгляд, все-таки дальняя родственница литературы, а не родная сестра, как это принято утверждать; всякий человек с мандатом столичного корреспондента принимается здесь как чрезвычайный и полномочный посол Союза писателей СССР. Поэтому количество шишек чуть больше того, чем я, может быть, и заслуживаю.

Здесь я познакомился и подружился с членами струмилинского экипажа: Броком, Аветисяном и Пьянковым. Второй пилот Павел Богачев лежал в изоляторе с жесточайшей ангиной, и Струмилин не рекомендовал мне беспокоить его. Подружился я и с Геной Вороновым и его товарищами из экспедиции Морозова. Славные ребята, чуточку играющие в ремарковский скепсис, они по-юношески влюблены в Арктику, настоящую литературу и французских импрессионистов...