Дмитрий Шерих - Город у эшафота.За что и как казнили в Петербурге

«…Знаешь, — сказал Мурашко, — ось тут десь могила Каракозова, та мабуть ниякой могилы и нема, а так ровнисеньке мисто.

Действительно, вправо мы заметили несколько выбитое местечко и кое-где следы зарытых ям, совсем еще свежие.

— Эге, ось, ось, бач. Тут же хоронят и самоубийц-удавленников.

Одно место отличалось особенной свежестью закопанной могилы, и мы, не сговорившись, решили, что здесь зарыт Каракозов».

…Известно, что Дмитрий Каракозов не был единственным участником заговора против императора Александра II: следствие обнаружило целый кружок злоумышленников во главе с 26-летним вольнослушателем Московского университета Николаем Андреевичем Ишутиным. Одиннадцать участников кружка тоже ждал суровый приговор, а власти готовились к новой экзекуции заблаговременно и тщательно. Об этом свидетельствует запись в дневнике министра внутренних дел России Петра Александровича Валуева от 20 августа 1866 года: «Утром был у меня Трепов. Он занят приготовлением 11 виселиц, повозок, палачей и пр. Все это по высочайшему повелению. Непостижимо! Суд еще судит. Всего 11 обвиненных и уже 11 виселиц, и эти господа вплетают в дело заплечного мастера высочайшее имя! Разве можно о том докладывать государю, разве можно в подобном деле испрашивать от него указаний? Царское право — милость. Устраивать казнь — дело тех, кому вверены суд и расправа».

Одиннадцать виселиц не понадобились: десятерых участников кружка приговорили к лишению прав и каторжным работам, и только Ишутина как «зачинщика замыслов о цареубийстве» — к смерти через повешение.

И снова Смоленское поле, 4 октября того же 1866 года. Снова толпа с самого раннего утра: как вспоминал позже мемуарист, а в ту пору чиновник министерства внутренних дел Александр Михайлович Рембелинский, «на пути нашем от Миллионной до Смоленского поля, и в особенности на Васильевском острове, на улицах было большое движение; множество народа всякого звания стремилось к месту казни».

Погода в тот день стояла не самая лучшая: часов в шесть пошел дождь, потом и вовсе начался снег, но публику это не останавливало. «Мальчишки и взрослые тащили скамейки, табуреты, лестницы, очевидно, для лучшего лицезрения». Ритуал казни описал тот же Рембелинский: «Ишутина ввели на эшафот, на котором показался здоровенный палач в красной рубахе, своим внушительным видом и размерами совершенно уничтожавший скорчившегося осужденного. Прокурор стал читать длинный многословный приговор; минуты этого чтения тянулись невыразимо долго, а что должен был чувствовать в течение их несчастный осужденный? Взошел старенький священник в черной рясе, стал шептаться на ухо с осужденным, поднес к его губам Евангелие и крест.

Затем на его месте появился палач, на осужденного надели белый длинный балахон, скрутили назад руки, напялили на голову белый колпак, на шею надели петлю».

Рембелинский был на казни вместе с братом, который по службе был осведомлен, что император уже подписал Ишутину помилование. Однако в этот драматический момент они оба были взволнованы. О том же, какие эмоции переживали в те мгновения соратники Ишутина, известно из воспоминаний Ивана Александровича Худякова: «Перед нашими глазами готовились повесить Ишутина; его закутали в какой-то белый мешок, накинули петлю на шею, причем он так согнулся, что совершенно походил на живой окорок. Это была возмутительная сцена. Его продержали в петле десять минут».

Страшная пауза затянулась. Но потом все пошло по сценарию, хорошо знакомому петрашевцам: «Показался фельдъегерь и передал бумагу распоряжавшемуся церемонией. Осужденный был высочайше помилован. Раздались вздохи облегчения, ахи, охи и причитания нескольких старух, некоторые заплакали…»

Это было помилование. С Ишутина немедленно сняли петлю и саван. «Погода была так дурна, что с мест, где стоял народ, не было никакой возможности даже и в бинокль, рассмотреть, какое впечатление произвело это на преступника, который, впрочем, все время, казалось нам, держал себя довольно спокойно».

Как отреагировали на весть собравшиеся? Популярная в столице либеральная газета «Голос» писала, что «милость эта произвела самое радостное впечатление, как на находившуюся в это время массу народа, так и вообще во всей столице». Однако не вся публика разделяла такое настроение. В дневнике литератора и цензора Александра Васильевича Никитенко реакция отмечена совсем иная: «Сегодня должна была совершиться казнь государственных преступников, из которых один подлежал повешению. Однако им объявлено помилование, то есть смягчение наказания. На того, который осужден был на смерть, уже накинута была веревка — и тут объявили, что ему даруется жизнь. Говорят, при этом опять присутствовали несметные толпы народа. Не лучше ли было бы его избавлять от такого зрелища? Извозчик, который меня сегодня вез на Васильевский остров, малый очень ловкий, толкуя об этом событии, между прочим заметил, что преступники не то заслужили и что их следовало бы живых закопать в землю».