Дмитрий Шерих - Город у эшафота.За что и как казнили в Петербурге

Я был все-таки счастлив тем, что тюрьма миновала, что я сослан в работы и буду жить не один, а в обществе каких бы то ни было, но людей, загнанных, несчастных, к которым я подходил по моему расположению духа.

Другие товарищи на эшафоте выражали тоже свои взгляды, но ни у кого не было слезы на глазах, кроме одного из нас, стоявшего последним по виновности, избавленного от всякого наказания, — я говорю о Пальме. Он стоял у самой лестницы, смотрел на всех нас, и слезы, обильные слезы, текли из глаз его; приближавшимся же к нему, сходившим товарищам он говорил: «Да хранит вас Бог!»

Стали подъезжать кареты, и мы, ошеломленные всем происшедшим, не прощаясь один с другим, садились и уезжали по одному. В это время один из нас, стоя у схода с эшафота в ожидании экипажа, закричал: «Подавай карету!» Дождавшись своего экипажа, я сел в него. Стекла были заперты, конные жандармы с обнаженными саблями точно так же окружали наш быстрый возвратный поезд, в котором недоставало одной кареты — Михаила Васильевича Петрашевского!»

Видный государственный деятель, сенатор. За долгие годы службы был удостоен всех российских орденов. В 1866 году являлся секретарем Верховного уголовного суда для рассмотрения следственного дела о покушении Каракозова на императора Александра II, в этом качестве зачитывал приговор во время обряда публичной казни. Его воспоминания об этом дне были опубликованы в журнале «Исторический вестник».

«Я не помню, чтобы я когда-нибудь вставал так рано, а встать было необходимо по крайней мере часа в 4, но проспать я и этой ранней поры не мог, потому что не спал целую ночь. Когда 3-го сентября я приехал в назначенный час к министру юстиции, то застал уже у него большое собрание, здесь были товарищ министра (Н.И. Стояновский), директор департамента министерства (барон Врангель), вице-директор, несколько обер-прокуроров, генерал-лейтенант Языков, директор училища Правоведения, члены обвинительной комиссии (Чемодуров и пр.), несколько других чиновников министерства юстиции и Сената, все в мундирах.

Хотя было очень рано, но у министра юстиции всем подавали чай. Впрочем, здесь нам пришлось оставаться недолго. Скоро мы все разместились в экипажи и поехали на Смоленское поле. Длинный ряд карет, в которых мы ехали, не мог не обратить внимания встречавшихся нам людей на улицах. Несмотря на ранний час, улицы уже не были пустые, а на Васильевском острове сплошные массы народа шли и ехали по тому же направлению, по которому ехали и мы. При виде наших карет пешеходы просто начинали бежать, вероятно, из опасения опоздать.

На Смоленском поле, не знаю, по чьему распоряжению, для нас был отведен небольшой домик, где мы и ожидали минут двадцать привоза осужденного. Наконец нам дали знать, что по тому направлению, по которому должны были везти Каракозова, уже едет обер-полицеймейстер Трепов. Мы опять сели в экипажи и поехали к месту казни. Между необозримыми массами народа была оставлена широкая дорога, по которой мы и доехали до самого каре, образованного из войск. Здесь мы вышли из экипажа и вошли в каре. В центре каре был воздвигнут эшафот, в стороне от него поставлена виселица, против виселицы устроена низкая деревянная площадка для министра юстиции со свитою. Все было выкрашено черною краскою. На этой площадке мы стали.

Скоро к эшафоту подъехала позорная колесница, на которой спиною к лошадям, прикованный к высокому сиденью, сидел Каракозов. Лицо его было сине и мертвенно. Исполненный ужаса и немого отчаяния, он взглянул на эшафот, потом начал искать глазами еще чего-то, взор его на мгновение остановился на виселице, и вдруг голова его конвульсивно и как бы непроизвольно отвернулась от этого страшного предмета.

А утро начиналось такое ясное, светлое, солнечное!

Палачи отковали подсудимого, взвели его на высокий эшафот и поставили к позорному столбу в глубине эшафота. С одной стороны у самого эшафота сидел верхом на лошади один из полицеймейстеров, с другой стояли кучкою североамериканцы с той эскадры, которая была тогда в Кронштадте. Кругом войско, за войском народ.

Министр юстиции обратился ко мне: «Г. Секретарь Верховного Уголовного суда, объявите приговор суда во всеуслышание».

С того места, где мы стояли, народ не мог видеть ни министра юстиции, ни меня, а потому обер-полицеймейстер еще прежде сказал мне, что для того, чтобы народ понял, что читается приговор, которого, конечно, никто не услышит, необходимо, чтобы я взошел на эшафот, тогда по крайней мере увидят мундир, генеральскую шапку и бумагу в руках.