Сергей Сергеев-Ценский - Львы и солнце (Преображение России - 14)

На все эти и многие другие подобные вопросы непременно должен был ответить Абашидзе, слегка похожий на того инженера в Бологом, только ростом выше, годами старше, лицом красивее.

Толпа раскинулась теперь по всей площади, и пройти сквозь нее оказалось возможным. Полезнов смотрел на всех кругом с веселым пониманием, как соучастник, в то же время думая о Бесстыжеве: "Ду-у-рак, дубина!.. Что? Взял?.."

Когда позвонил он, за дверью послышались почему-то беготня на цыпочках, шарканье ног, и потом стало тихо. Полезнов надавил пуговицу звонка еще раз. Долго никто не отзывался, наконец робко звякнул ключ в замке, и через узенькую дверную щель спросил тихий женский голос:

- Вам что надо?

И так же тихо, понимающе тихо, отозвался Иван Ионыч:

- Мне бы... Я к господину полковнику... к их сиятельству...

- Нету здесь никаких полковников! - тверже уже сказал голос.

- Вы не думайте, что я что-нибудь... Я им известен... Я насчет овса хотел выяснить... - заговорил было Полезнов, но женский голос, вполне окрепший, перебил возмущенно:

- Какой овес, что вы?.. С ума сошли?.. Какой теперь овес, когда революция? Вы знаете, что офицеров убивают?.. В интендантство идите!

И дверь захлопнулась, щелкнул замок.

Чтобы попасть в интендантство, нужно было пробиться на Малую Морскую, почти через весь Невский, однако уже на углу Невского Полезнов увидел образцово выстроенный взвод гвардейцев. Он удивился, когда это успели они построиться здесь в полной боевой готовности, огромные, застывшие, как живые монументы: он не заметил их раньше, когда проходил на Знаменскую улицу через площадь. Невский же и теперь, как тогда, почти сплошь чернел (а вдали синел густо) от стотысячной толпы.

Было далеко не так уже морозно, как третьего дня, и, что было совсем уже странно, гораздо светлее было, чем бывало всегда в Петрограде.

Поручику, вкось на него глянувшему, вкрадчиво сказал Иван Ионыч не в полный голос:

- Ваше благородие!.. А как теперь интендантство - работает?.. Мне потому это нужно - я поставщик, вот почему... мне там деньги получить следует...

Крест-накрест перетянутый новенькими ремнями, высокогрудый белый молодой поручик обвел его с шапки до калош девичьими серыми глазами и чуть кивнул головой в сторону Невского, а в сторону Знаменской площади, в сторону наседающей, хотя и осторожно, толпы вытянул руку и крикнул негромко, но начальственно:

- Нельзя!.. Проходите!..

На обоих углах Литейного проспекта густо стояли солдаты-гвардейцы, а Литейный, как Невский, в обе стороны чернел и синел народом, и две встречных реки именно тут бурлили, где сливались.

Иван Ионыч озирался кругом, сильно стиснутый, и бормотал отчаявшись:

- Шабаш!.. Кончено!.. Тут уж пробиться немысленно!..

Однако скрещение встречных народных рек выперло его вперед, протащило как-то на другую сторону Невского, и так, в толпе, раздвигающей жидкие шеренги солдат, добрался он до Аничкова моста. Кругом него все были говорливы, крикливы, возбуждены.

Могучие бронзовые кони Аничкова моста, красавцы кони, очень подходящие, - как казалось ему теперь, - вздыбились, взвихрились, раздували ноздри вот-вот раздавят своих голых усмирителей... Как-то необходимо было, чтобы именно такие кони-звери высились над человеческой гущей, горячились бы сами и ее горячили, а не тот неподвижный, тупой, толстомясый битюг под царской тушей на Знаменской площади. И толпа тут была иная, чем там. Полезнов не мог бы сказать, в чем именно выражалось различие, однако - он чувствовал это она была требовательней, настойчивей и смелее; она презрительно глядела на затянутых гвардейцев, она хотела двигаться и двигалась.

Как будто в этих огромных пятиэтажных, вплотную, без просветов, стоящих с обеих сторон Невского домах никого не осталось, кроме больных, лежащих в постелях, - все вышли громко сказать, что они люди.

Но что толпу, как бы ни была она мудра и права, можно в упор расстреливать залпами, это показали скоро Ивану Ионычу гвардейцы Волынского полка.

Это случилось на Казанской площади, куда вынесло, наконец, Полезнова народное половодье.

Если, еще не доходя до Аничкова моста, он думал только о том, как бы добраться до интендантства, то теперь уже видел, что не доберется, и... забывал об этом.

Он чувствовал временами, что ничего еще не ел в этот день, и во рту временами пересыхало, но, когда он кричал вместе с другими: "Хле-е-ба!.. Хле-е-ба!" (бывало это, вдруг начинали в упор сытым на вид гвардейцам кричать: "Хлеба!"), он понимал, что дело было не в хлебе только, не в одном хлебе.