Писавшая это была дочь одного известного, умершего уже писателя и сама была писательницей, и Шаляпин знал это, и однако же он написал ей карандашом на ее же письме:
"Сударыня! Если я буду петь для всех умирающих, то через неделю я останусь без голоса". И подписался. А не больше, как через неделю, умиравшая, - она была больна раком, - действительно умерла. И в газету этот случай с Шаляпиным попал рядом с ее некрологом.
Газета писала тогда о Шаляпине уничтожающе, Матийцев же думал теперь о Лиле, что вот она, к счастью, вполне здоровая, получила полную возможность услышать Шаляпина, может быть и не в первый раз, а пишет ему не столько о впечатлениях своих от голоса и манеры петь знаменитого певца, а больше о воронежских дьяконах и протодьяконе Вавиле. Между тем самому ему никогда не приходилось слышать или видеть на сцене Шаляпина, и несчастным от этого он себя не чувствовал. Но теперь он замечал за собою, что ему была приятна удача Лили попасть на концерт "Феди", как его величали дьякона.
Ведь вот и его когда-то в Москве постигла удача зайти на выставку картин как раз в такое время, когда там была Лиля. От себя, с Пречистенки, она, конечно, приехала тоже на извозчике за двугривенный. Пусть это было и мало для какого-нибудь бородатого пожилого семейного мужичка-извозчика с его разбитой на все ноги клячонкой; пусть сама Лиля не вынесла ничего приятного для себя с выставки, где ни одна картина, как он знал, не произвела на нее заметного впечатления; зато он сам увидел ее там в первый раз и за это был благодарен и тому неведомому извозчику и его кляче с запалом...
Он уселся было уже за стол, чтобы написать ответное письмо Лиле, как услышал у себя в прихожей чей-то знакомый, громкий, уверенный голос, обращенный к Дарьюшке, и через две-три секунды увидел перед собою инженера Яблонского с шахты "Вертикальная Елена", как будто какою-то невидимой сеткой огражденного от угольной пыли, до того он был крупичато бел и в безукоризненно белой, даже накрахмаленной рубахе, что очень изумило Матийцева.
Между ним и Яблонским не было ни малейшей близости, хотя они и служили у одних хозяев. Они как-то сразу не сошлись характерами, и Матийцев не искал с ним сближения, а Яблонский тоже его чуждался. Поэтому Матийцев широко открытыми глазами смотрел на крупную фигуру своего старшего товарища, на его круглое лицо с пушистыми холеными соломенного цвета усами: каким ветром могло его занести к нему? И как бы для ответа на немой вопрос его глаз Яблонский сказал ненужно крикливо:
- Вот теперь я вижу, что вы живы-здоровы!.. Мое шанованье, пане!
Из-под усов блеснули крепкие ровные зубы, а серые наблюдавшие глаза заискрились веселостью; даже и теплая мягкая рука его явно стремилась показать, что она настроена вполне дружественно.
- А где же тот знаменитый стул, который?.. - тут же и весьма непоследовательно спросил Яблонский, оглядывая комнату.
- Какой стул? - Но, тут же догадавшись, о каком стуле спрашивает гость, Матийцев сказал: - Знаменитый стул этот, - точнее, его обломки, увезен судебным следователем.
- А-а, будет лежать на столе вещественных доказательств, как и полагается, во время суда... Ну, положим пока это на другой стул, не столь знаменитый.
И Яблонский тут же освободил себя от довольно объемистого свертка, который держал в левой руке, добавив небрежно:
- Тут я захватил кое-что, идя к вам, а то вдруг у вас, думаю, не окажется, и придется беседовать нам всухую.
Яблонский был всего лет на пять старше Матийцева, но у него был уже вполне солидный вид зрелого человека, знающего себе цену и понимающего кое-что в жизни. Усевшись около стола и очень внимательно оглядев Матийцева, он как будто неподкупно искренне решил:
- Молодцом! Положительно, молодцом глядите!.. Чертовски вам повезло!.. Ведь такой случай, как с вами, его прямо бы заказать надо, буквально так: заказать! Дать рублей двадцать - тридцать этому чудищу, коногону Божку, - я ведь его отлично знаю, он у меня на "Вертикальной" был, пока я его не прогнал; тогда он на "Наклонную" перешел, сокровище это!.. Что у вас, мускулы, что ли, имеются? - И Яблонский беззастенчиво охватил пальцами правую руку Матийцева выше локтя.
- Только для домашнего употребления, - скромно сказал Матийцев, мало что понимая и в этом визите Яблонского и в том, что им говорилось так шумно.
- Да-а, - мускулы самые средние, конечно, - протянул Яблонский, - но все-таки у вас было то преимущество, что Божок был перегружен сиволдаем... Так или иначе, счастливо отделались, счастливо, - с чем вас и поздравляю! - И Яблонский затем снова протянул ему руку и даже привстал при этом немного для пущей торжественности.
Читать дальше